Молот ведьм
Шрифт:
— Дьявол…
— Не поминай нечистого в божьем храме. — Отец Джулио, заметив его волнение, подошёл к столу, — это — портсигар? Ты же не куришь, зачем? А это что за тряпка?
— Это не тряпка… Портсигар… а, это память об отце. — Джустиниани тяжело плюхнулся на стул, — я, стало быть, ошибся. Я сел на скамью, мне просто дурно стало, и придавил его вольт портсигаром, да и сжал боком, видимо, порядочно. Да, похоже, это из-за меня мессир Пинелло-Лючиани корчиться начал.
— И такую же безделушку ты переломил — того, кто сейчас во гробе? — уточнил
Джустиниани, закусив губу, кивнул.
— Это, воля твоя, дьявольщина.
— Ясное дело, Джулио, — Винченцо не любил спорить с очевидным.
Монах поднял голову вверх, откуда снова донёсся пронзительный крик.
— Это grand mal. Три таких припадка подряд — и он отправится на тот свет.
— Сам знаю, — покладисто согласился Джустиниани.
Винченцо было плохо. Мир казался сотворённым эпилептиком. Душа в его теле сотрясалась в конвульсиях. «Наша звезда — это отвратительная коростная жаба среди звёзд, а люди — всего лишь коросты, короста на коросте. Они корчатся, трясутся и бредят, не понимая ничего из того, что с ними происходит…», зазвенело в ушах. Он яростно мотнул головой.
Что за мерзость пытается влезть в него? Свет мерк в глазах.
— Что с тобой, Ченцо? — монах стоял возле него на коленях, пытаясь заглянуть в лицо.
— Бред… В голову лезет несусветный бред. Это не мои мысли.
Лицо монаха побледнело.
— Проклятие для человека — мысль, которая не желает стать молитвой. Разыгравшись, она перекосит тебя и изуродует.
Но Джустиниани уже пришёл в себя.
— Говорю же тебе, Джулио, это не мои мысли. Это мысли дьявола.
— И ты вдруг стал видеть чужие болезни?
Джустиниани поднял глаза на духовника.
— У тебя щиколотка была растянута правая, мениск на левом колене не в порядке, ключица болит — недавно ушиблена.
Монах покачал головой.
— Всё это, сын мой, дьявольщина. Господь попускает людям болезни и скорби для искупления грехов, для изменения порочного жития, за грехи родителей болеют дети, чтобы горе сокрушило их безумную жизнь, заставило опомниться, а так же для недопущения к гибельным поступкам. Нужно, заболев, в смирении принять волю Божью, осознать свою греховность, покаяться и изменить жизнь… На что тебе этот пустой дар?
Джустиниани завёл глаза к потолку.
— Господи Иисусе, что ты мне прописи-то рассказываешь? Я, что, хотел этого? Говорю же тебе — чёрт знает что творится! — взорвался Винченцо. — Мало мне покойников с того света! Я вижу в зеркале, как старуха пьёт силу и молодость из юной красотки, в карты приходит беспроигрышная комбинация — и это трижды после перетасовки полусотни карт! Женщины в свете смотрят так, словно готовы отдаться мне тут же! Письма любовные в карманы суют!
Он вскочил.
— Я ломаю в гневе безделушку — и тот, кого она изображает, погибает! Причём у него поломан позвоночник именно в том месте, где я переломил эту бесовскую куклу! Ещё и неуязвимость мне приписывают! — зло пробормотал он, — впрочем, это вздор. А тут люди начинают проступать насквозь! Я вижу
— Ну, прости, сын мой, — монах смотрел обеспокоенно, — однако ты от безделушек этих бесовских избавься, а то мало ли кого ненароком ещё придавишь.
— Избавлюсь, — Джустиниани был утомлён и выглядел убито.
Ну, дядюшка, ну, удружил…
Часть третья
Глава 1. Чары
Объяли меня муки смертные, и потоки беззакония устрашили меня; цепи ада облегли меня, и сети смерти опутали меня.
Как был опущен в могилу мессир Оттавиано Берризи, этого Джустиниани так никогда и не узнал. Зато от графа Массерано услышал, что после тяжелейшего трёхчасового припадка мессир Пинелло-Лючиани жаловался на усталость, головную боль, подавленность, потом — уснул. В свете говорили, что несколько дней после припадка бедняга с трудом разговаривал, не мог вспомнить отдельные слова и совершенно забыл, зачем был в храме Сан-Лоренцо.
Сам же Джустиниани приехал к графу Массерано после бессонной ночи. Ночью он перебрал все оставшиеся целыми вольты и решил немедленно раздать их владельцам. Не потому, что эти люди вызывали симпатию, но подлинно из опасения ненароком причинить вред.
Это и сделал, предупредив Канозио и маркиза ди Чиньоло, что болтать о происходящем не следует. Встречали его странно, с растерянностью и испугом, но Винченцо это мало волновало.
У Вирджилио Массерано, когда Джустиниани навестил его, был все такой же больной вид, как в их первую встречу, он сидел с бокалом коньяка, безучастно уставившись в огонь камина. Рядом лежали лист бумаги и перо.
«Земля — сгнивший мозг в черепе чудовища, полночь ношу я в зрачке своём, разлагается во мне душа моя, зачем вы разбудили меня над безднами…»— прочёл Джустиниани и вздохнул.
Сам он подумал, что грехи этого несчастного гонят его из боли в боль, из праздного в пустое, из смертного в гибельное. Мессир Вирджилио стоял у грани отчаяния и был почти покойником.
Джустиниани не стал интересоваться у Массерано, откуда у Гвидо взялся вольт Вирджилио, и какие гибельные желания сделали его заложником дьявола. Винченцо понимал это и сам.
Массерано был единственным, кто не смутился и не растерялся, когда Винченцо протянул ему безделушку.