"Молва"
Шрифт:
Яша убавил в висевшей над нишей «летучей мыши»
огонь, натянул одеяло до подбородка, закрыл глаза.
Так, с закрытыми глазами, он пролежал долго, может,
час или два, но сон не приходил. Где-то недалеко
раздавались голоса. Кто-то негромко пел об отважном
Ермаке и «товарищах его трудов». Да, в такую ночь
уснуть было нелегко. Там, наверху, с передовых
позиций в порт шли отряды красноармейцев. Оставшиеся
защитники Одессы
последние уходящие в Севастополь корабли. Завтра в
городе уже будут фашисты. Завтра... Каким же он
будет, этот завтрашний день? Яша достал карманные
часы — подарок командира, щелкнул крышкой.
Светящиеся стрелки показывали без четверти три. Завтра
уже наступило...
Задремал он только к самому утру, но тотчас
почувствовал прикосновение чьей-то руки.
— Проспишь все на свете! — рокотал Еруслан,
держа в руках два котелка с кашей. — Через двадцать
минут отправляемся на торжественную встречу гостей.
БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ
Ровно в десять часов утра партизаны вышли из
катакомб и устроили засаду вдоль дороги, спускавшейся
в балку.
С командиром, Ерусланом и дедом Гаркушей Яков
залег в придорожной воронке. Еруслан и дед лежали
не шевелясь, напряженно смотрели вдаль. Бадаев
наблюдал за степью в бинокль.
Дорога была пустынной. Противник словно знал, что
его ждет, и не торопился.
Утро стояло теплое, солнечное. После пребывания
в затхлом и сыром подземелье было приятно лежать на
земле под открытым небом и вдыхать полной грудью
свежий степной воздух. Пахло дорожной пылью,
терпкой сухой полынью, неубранной ботвой дынь. Справа,
за балкой, о чем-то шушукались на ветру подсолнухи, за
виноградниками в багрянце садов утопали белые хаты
села Нерубайского.
Высоко над степью летела журавлиная стая.
20
— Улетают! — грустно протрубил Еруслан,
провожая взглядом растянувшийся клин журавлей. —
Слышите? Курлычат.
— Прощаются, — вздохнул дед.
Владимир Александрович оторвался от бинокля,
тоже глянул в сторону удалявшихся птиц.
— Придет весна, и вернутся, снова прокурлычут
свою песню.
— То другая уже будет песня, — добавил
Еруслан. — И кто знает, доведется ли ее услышать.
Владимир Александрович сделал вид, что не
расслышал, поднес к глазам бинокль и снова начал следить
за степью, за уходящей вдаль узкой лентой дороги.
«Такое утро — солнце, журавли... а сердце щемит,
как будто в тиски
подумал Яша.
— На, погляди, вон они, наши гости, — командир
протянул Яше бинокль. — Видишь?
— Ага, — прошептал Яша, хотя до показавшейся
колонны врага было несколько километров. — Офицера
на коне вижу, солдат с автоматами. Орут вроде что-то.
— Пьяные, наверно, — предположил дед,
прикрывая пулемет дынной ботвой. — Хлебнули для
храбрости, не иначе.
— Дадим им сейчас свинца на закуску, — пробасил
Еруслан, отбросив в сторону превратившуюся в
крошево папиросу, и начал укладывать перед собой в рядок
связки противотанковых гранат.
— Внимание! — скомандовал Бадаев. —
Показалась вражеская колонна. Всем укрыться и ждать моего
сигнала!
Яша отдал бинокль командиру, скосил глаза в
сторону. В следующей воронке притаились две Тамары —
Тамара-маленькая, Межигурская, и Тамара-большая,
Шестакова. Дальше, в придорожной канаве, устроились
другие партизаны. На баштане, где еще недавно зрели
крутобокие рыжие дыни, замаскировался в окопчике
Петренко.
Все замерли. И тут Яша увидел ежика! Шурша
ботвой, он направлялся прямо к их воронке.
— Смотрите, смотрите, кто спешит к нам! — Яша
просиял, толкнул локтем в бок Еруслана.
— Ух ты! — удивился Еруслан. — Ежишка, босячок
ты этакий! Никак на подмогу? Тикай, братец, тикай
21
отсель живо! — Еруслан звонко щелкнул пальцами,
затем приподнялся и бросил в ежика комочек земли.
Зверек остановился, замер, постоял немного, словно
и впрямь решал, как быть, потом повел мордочкой,
недовольно фыркнул и, свернув в сторону, покатился на
своих коротких невидимых ножках к ближней куче
сухой ботвы...
— Человек шестьдесят, не больше, — нацелив
бинокль на приближавшуюся вражескую колонну,
определил Бадаев и негромко крикнул: — Приготовиться!
— Приготовиться... готовиться... овиться, — тихо, от
бойца к бойцу, покатилось по цепи.
Все замерли. Лишь один ежик все никак не мог
успокоиться и возился в ботве, но спустя некоторое
время притих и он. Наступила немая, подсекающая нервы
тишина. В воздухе, как показалось Яше, словно
произошла внезапно какая-то перемена — из него как будто
улетучился моментально весь кислород. Иначе отчего
бы так трудно стало дышать и быстро-быстро, как