Моляков - Федоров: опыт противостояния
Шрифт:
В тюрьме самое страшное — теснота, замкнутое пространство, безделье. Человек всегда на виду, даже во время отправления естественных физиологических функций. И очень хочется одиночества. Почему-то беспрерывно орет радио.
Когда люди за столом (а садиться есть принято всем вместе, если не умещаются, значит, посменно), то в туалет («на дальняк») ходить нельзя. Ошибёшься (если невмоготу — не предупредишь) — побьют. Тоже верно. Туалет со столом тут же, рядом. Ведь неприятно.
Обязательно мыть руки после туалета. Не помоешь — тут же последует наказание. И это верно. Никакой грязной посуды.
Чего было вдоволь, так это хлеба. В нем не было недостатка, так как пекарня в ИЗ 21/1 своя.
В тусклом свете камеры постоянно стоял табачный дым. Я в жизни никогда не курил. Не курил и Юра-полковник. Остальные же смолили беспрерывно, я весь этим дымом прокоптился. От табачного «смога» буквально выворачивало, но грех было жаловаться. У меня была своя шконка, до меня никто не «докапывался», погоняло у меня было приличное, и я ни разу за все месяцы пребывания в тюрьме не мыл полы в камере.
Всё делала молодежь. Её проходило через тюрьму много. Быстро отправлялись молодые парни на небольшие, как правило, сроки на поселение в Соликамск. Большой удачей считалось угодить на поселение в Алатырь. Кто на краже в магазине попался по второму-третьему разу, кто на драке, кто на сотовом телефоне. Условный срок есть, прокололся — езжай на поселение. Вот эти зеленые пацанята всё и драили.
Честно говоря, это было хоть какое-то занятие. И брались за дело с энтузиазмом. Кроссворды разгадывать надоедало. Надоедали домино и нарды. А книг из заключенных никто не читал.
Кто-то развлекался тем, что беспрерывно стирал свои вещи, грел в чифир-баке воду, мылся над унитазом, завесившись временно простыней. Перед судом мыться в камере — обязательно. Сами себя стригли. Изготавливали из коробков и сигаретных пачек какие-то хитрые пепельницы. Делали «мульки», герметически запаивали, через «кабуры» (пробитые в стенах дыры) переправляли «малявы» по другим камерам — переписка.
Упорно оттачивали черенки алюминиевых ложек. Служили они вместо ножей. Особым спросом пользовались «марочки» — куски белых простыней, на которых шариковыми ручками вырисовывали различные сюжеты. Но любимые изображения — розы, парусники, купола церковные. Были в тюрьме приличные умельцы. «Марочки» они делали на заказ — к праздникам (Новому году, Восьмому марта). Взамен получали сигареты, чай.
Чифирь в 17-й камере пили ежедневно. До красноты заваренный густой обжигающий напиток, под леденец, карамельку, в алюминиевой кружке, передавали по кругу, понемногу схлебывая. Ритуал. Я чифирь не пил. Меня от него тошнит.
Дворики для прогулок маленькие — чуть больше камер. Глухие стены, а вместо потолка глухая сетка. По второму этажу, над сеткой, проходит галерея. На ней — охрана. Переговариваться с соседними двориками запрещено. Но все равно заключенные перекликаются — в основном поздороваться, узнать о самочувствии. Переговоры сильно оживляются, если рядом «выгуливают» женщин.
Прогулка длится 1 час. Помещенных в карцер выводят погулять всего на полчаса, в отдельный крохотный закуток (двор № 6) площадью метра три. Некоторые в заключении падают духом. В состоянии депрессии (особенно
Впрочем, в тюрьме боятся появления вшей, паразитов. Если от такого «загрустившего» арестанта начинает вонять, то его пинками заставляют встать, постираться, помыться. С нищими, убогими делятся одеждой. Лохмотья выкидывают (мусор из камер выносится ежедневно).
Зимой, в мороз почти никто не ходит на улицу. Просто лежат. Иногда я оказывался на прогулке совсем один. Это огромное удовольствие. Все время, пока сидел, на прогулке старался хоть как-то бегать трусцой по периметру. За час удавалось наматывать (в режиме белки в колесе) километра четыре. На воле моя ежедневная норма — 10 км. Так что без физических нагрузок, хоть в таком, усеченном виде, пришлось бы туго.
Над третьим двориком висел большой прожектор. В его стекле отражалась Волга и лес за ней. Если заключенные попадали в этот двор, то подолгу рассматривали отражение. Всем очень хотелось на волю.
Мне через два месяца заключения очень хотелось в заснеженный сосновый лес. Погулять. И чтоб непременно выпить грамм сто пятьдесят водки, закусив огурчиком и вареной картошкой.
Несмотря на слухи, с наркотиками и алкоголем в ИЗ 21/1 очень строго. Сколько сидел — ни разу не видел и не слышал (а в тюрьме ничего не утаишь), чтобы кто-то сумел кайфануть или выпить. Может, оттого, что при мне в тюрьме появился новый начальник — Киселев.
Строгие шмоны. Иногда по нескольку раз в неделю. Всё перевернут, прощупают, просветят каждого заключенного, поставленного в коридоре лицом к стене (руки за спину) металлодетектором. Начали устанавливать в коридорах видеокамеры наблюдения, прокладывать совершенно новую сигнализацию.
Пару раз пытались мы делать брагу (сухари, сахар или карамельки — в пластиковую бутылку). Ее находили и выливали. Хитрые таджики, сидевшие за героин, умудрялись прятать и потреблять специфическое вещество (насвай). Но как и где они его прятали — раскрывать не буду. Из остальных заключенных, оттого, что это зелье было уж очень специфическим, его не потреблял никто. Один раз пытались курить — вонь стояла невероятная.
Помню, как Саид — рослый таджик моего возраста (это было уже в 29-й камере), получивший всего пять лет общего режима за то, что выдал сотрудникам ФСБ 3 кг героина, сильно мучился, болел, когда закончились у него запасы этого вещества. Сколько он не предпринимал потом усилий, чтобы вновь получить его в камеру, ничего не вышло.
Саид — «погоняло». Звали его иначе. Он не курил, был набожен (таджики все набожными становятся в тюрьме), очень чистоплотен. Почти всегда ходил гулять. Мы иногда долго беседовали с ним. Он жалел о распаде Советского Союза. Во времена СССР Саид работал бригадиром в большом колхозе, выращивавшем хлопок. Тогда была работа, деньги, награды, в хозяйство поступала техника, все было засеяно.
Кланы, за редким исключением, по словам Саида, жили дружно. Дети спокойно учились, а детей было много в каждой семье. И был смысл жить. Что творится в Таджикистане сейчас, я даже пересказывать не буду. Отдельную книгу нужно писать.