Монах
Шрифт:
Они медленно втащились во двор заезжей, где уже стояло несколько купеческих фургонов под охраной угрюмых сторожей, оставленных хозяевами во дворе и лишенных удовольствия пропустить пару-тройку кружек пива.
Под неприязненными взглядами этих адептов охранного бизнеса Федор втянулся под навес и, выбравшись из фургона, покричал конюха, вяло ковырявшегося в стойлах лошадей:
— Эй, малый, прими лошадей! Да покорми их хорошенько овсом!
— Три медяка за четыре лепешки овса. Будете брать?
— Буду, давай быстрее! Мы хотим пообедать, а если провозимся тут еще
Пока конюх распрягал лошадей и отводил их в стойла, Федор размышлял, что делать. Как доставить Андрея в комнату так, чтобы не привлечь ненужного внимания? А может, не стоило лекаря вызывать?
Он залез в фургон и пощупал у товарища пульс — как ни странно, пульс был четким, насыщенным, ровным, не то что несколько часов назад. Федор облегченно вздохнул — что бы ни было дальше, но пока что Андрею ничего не грозит, жить будет. Впрочем, на его раны смотреть без содрогания было нельзя — багровые полосы иссекли всю спину, левая сторона лица слегка раздулась и покраснела.
«Ну что, что делать? Ехать дальше? Кстати, Алену нельзя тут оставлять, особенно после того, как мы убили старосту с наемниками — если пойдут по цепочке, узнают, куда они поехали, сопоставят… а этот город находится всего в двадцати верстах от Харабова. Приедет кто-нибудь в город, встретит Алену… и понеслось. Могут стукануть в стражу, те рады стараться уцепиться за что-нибудь, что может дать прибыль, ее арестуют и…» — Дальше он не хотел додумывать. Судьба Алены с Настеной уже не была ему безразлична.
Федор уже вылезал из фургона, когда услышал стон и хриплый шепот:
— Федь, ты где?
Федор не поверил своим ушам:
— Андрюха, очнулся?!
— Не дождетесь… — сказал Андрей клекочущим хриплым голосом и спросил: — Женщина жива? Ребенок?
— Алена с Настеной? Живы, живы… я в трактир их отправил посидеть, сейчас дождусь, когда конюх придет, и надо уже тебя переводить в комнату, не в фургоне же ночевать!
— Ох, Федь, в горле пересохло… видать, крови много потерял… я там… это… не превратился в монстра какого-нибудь? Не оброс шерстью?
— Пока нет… Еще рано, хотя обычно проявляется в течение первых суток. Что делать-то будем, Андрюх? Если ты станешь кикиморой? Или кикимором… Тьфу! В общем, таким чудовищем, как та баба?
— Я всю жизнь, вернее, большую ее часть был чудовищем, мне не привыкать. Не бойся, если я буду терять контроль, то уйду, вас не трону. Я же не эта баба с голыми сиськами… а согласись, она была хороша, эта кикимора! — Из сумрака фургона послышался смешок, сменившийся хриплым кашлем.
— Эй, Андрюха, ты ли это говоришь?! — удивленно воскликнул Федор. — Стоило тебя покусать голой бабе, так ты сразу и пустился во все тяжкие?
— Да уж… в моем состоянии только и пускаться. Дай мне попить, что ли, изверг!
— Да, извини, сейчас! Но только вино с водой, больше ничего нет.
— Что есть, то
Федор налил в кувшин из бутылей и бочонка, и больной жадно стал заглатывать жидкость, несмотря на то что она текла у него по груди и капала на днище повозки.
— Уф! Уже легче! — Андрей вытер с подбородка и груди лужицы розовой пахучей жидкости и протянул руку Федору. — Помоги мне сесть, что-то я обессилел… — С помощью друга он поднялся и, тяжело дыша, прислонился к борту фургона. — Знаешь, мне странные сны снились, пока я лежал в забытьи. То снилось, что я бегу на войне, спасаюсь от врагов, то снилось, что я волк и несусь, несусь по лесу, загоняя свою добычу… да так все ясно, четко, как будто наяву!
— Вот оно, началось! — угрюмо проронил Федор. — Ты уж того… постарайся нас не сожрать, ладно?
— Постараюсь, — хмыкнул Андрей и замолчал, а через пару минут попросил: — Надень на меня рубаху да пошли в трактир, что ли! Я есть хочу страшно, и все тело зудит, как будто у меня под кожей стадо муравьев бегает!
— Ну-ка, посмотрим, что там у тебя на спине… ничего себе! Андрюх, да на тебе заживает, как на… хм… м-да. Вот она, причина-то — у кикимор все заживает молниеносно, видимо, ее кровь тебя залечила, да и то, что из крови перешло в твое тело, начало работать. Теперь тебя убить очень, очень трудно!
— Слушай, Федор, я одного не пойму — если кикимора боится серебра и ее убивают серебряным оружием, почему я могу касаться серебряного крестика, и мне ничего за это нет?
— Да чего тут объяснять! Брехня, видать, про серебро-то. Вот башку отрезать — это дело верное, а чем отрезать — да хоть пилой или мотыгой, серебро тут ни при чем.
— Ладно, хватит об этой пакости, пошли в трактир, поднимай меня!
Федор осторожно поднял Андрея и помог ему вылезть из повозки. Тот замер, переводя дух и привалившись плечом к борту фургона, осмотрелся. Странно, он все видел как-то по-другому — вроде и так же, но по-другому!
Людей, предметы, деревья окружало какое-то свечение, это было похоже на то, как если бы смотреть в прицел-тепловизор. Интересно, что можно было усилить эффект, каким-то образом напрягшись, или уменьшить, согнав его практически в ноль. Будто настраиваешь бинокль — ближе, дальше…
«Что бы это значило? — ошеломленно подумал Андрей. — Почему вот у этого пацаненка оранжевое сияние вокруг тела, а у этого старика — красно-черное? Что это значит? Хм… а вокруг меня какое-то зеленоватое… Федор светится желтым, с красно-черными вспышками — красное и черное в основном возле ноги… интересно…»
— Федь, ты ранен в ногу?
— Откуда ты узнал? — Федор остро глянул на друга и коснулся больной ноги. — Да, ранен, только как ты это увидел под штанами?
— Вот так… как-то увидел… — неопределенно буркнул Андрей и, покачиваясь, сделал несколько шагов по направлению к трактиру. — Помогай давай! А что скажешь трактирщику, если спросит, что со мной?
— Что и лекарю, то и ему скажу. — Федор подхватил Андрея под локоть и поддерживал его сбоку. — Что с лошади упал и ветками побило, да камнями… или медведь подрал.