Монахи-волшебники
Шрифт:
– Про тебя, милый, – отвечала смеясь Фанюнь, – можно сказать словами: «Если на душе нечисто, то прозрачность исчезла».
Надо заметить, что слово «му»59 – «нет», как, например, в выражении «му-ю» – «не имеется», небрежно читают вроде «моу» – «зрачок»60. Этим она и воспользовалась для шутки.
Ван проронил улыбку и стал жалобно умолять дать ему какого-нибудь снадобья.
– Вы, сударь, – отвечала она, – не изволили слушать хорошие слова. Неправда ли, раньше, до этого, вы думали, что я ревную, не ведая того, что эту прислугу никогда нельзя было к себе допускать.
И вот она полезла в одежду и стала приговаривать:
– Желтая птичка, желтая птичка! Не сиди в шиповнике!62
Ван не заметил, как расхохотался вовсю. Похохотал и… выздоровел.
Через несколько месяцев Ван стал думать, что отец у него стар, а сын мал, эти мысли не давали ему покоя. Наконец, сказал об этом жене.
– Что ж, – промолвила она, – вернуться тебе домой нетрудно. Только уж соединиться нам снова не придется.
Ван заплакал, и слезы покатились по обеим щекам. Он стал упрашивать ее идти домой вместе с ним. Тогда она стала раздумывать так и этак; наконец согласилась.
Старый Хуань перед их отъездом дал прощальный обед. На обед пришла Лу-юнь с корзиночкой.
– Нам с тобой, сестра, приходится проститься перед дальним путем. Мне нечего подарить тебе. Однако я все боялась, как бы вы, добравшись до южного берега моря, не остались без дома, и вот дни и ночи я сидела над изготовлением для вас помещений… Не осуди ж меня за неуклюжую работу!
Фан-юнь приняла подарок с поклоном и стала внимательно его рассматривать. Оказалось, что сестра из тонких трав сделала дома и терема. Те, что побольше, были величиной с душистый лимон, а те, что поменьше, – с мандарин. В общем, таких домиков она сделала больше двадцати штук, причем в каждом из них все части: балки, стропила, столбы, скрепы, – хоть считай: так искусно и четко сработано. Мебель в комнатах – вроде пологов, кроватей, диванов и тому подобного, – была величиной с зерно конопли.
Ван отнесся к этому, как к детской забаве, но в душе изумился такому мастерству.
– Я должна вам, сударь, теперь признаться. Мы все здесь являемся земными блаженными63. Так как у нас с вами была заранее предопределенная судьба, мне пришлось с вами соединиться. Правда, мне не хотелось бы пойти по «красному праху»64, и, только приняв во внимание, что у вас есть старик отец65, я не позволила себе воспротивиться. Подождем, пока небо не решит его годы, и обязательно вернемся сюда.
Ван выразил ей свое уважение и согласился.
Хуань спросил:
– Вы как поедете? По суше или в лодке?
Зная, что морские волны представляют опасность, Ван пожелал ехать сухим путем. Только они вышли из дому, как кони и экипажи уже ожидали их у ворот. Простились, откланялись, сказали: «Поехали!»
Мчались с огромной быстротой. В мгновение ока очутились уже на берегу моря. Видя, что нет более сухого пути, Ван приуныл. Тогда Фан-юнь вынула отрез белого шелка и бросила по направлению к югу, – шелк превратился в длинную плотину шириной в несколько сажен. Миг – и проскакали через
Фан-юнь остановила коней, слезла с повозки и, вытащив из коробочки изделия из соломы, вместе с Мин Дан и другими служанками разложила и расставила их, как требовалось. Не успел Ван отвернуть глаза, как все это превратилось в огромные постройки.
Муж с женой вошли, переоделись, не видя ни малейшей разницы с той обстановкой, которая была у них на острове. Даже в спальне столы, кровати и остальная мебель выглядели премило.
Дело было уже к вечеру, они тут и остались ночевать.
Рано утром жена велела Вану пойти встретить и привезти того, кого собиралась кормить-поить. Ван велел оседлать коня и помчался в родное село.
Прибыв туда, он увидел, что его дом принадлежит уже другой семье. Стал расспрашивать односельчан и узнал, что мать и жена для живых людей уже ушли в прошлое. Отец-старик был еще жив, но так как сын Вана пристрастился к азартной игре и вся земля с хозяйством исчезла, то он, видя, что у своего родного внука нечего искать пристанища, временно нанял себе угол в деревушке к западу от них.
Когда Ван ехал домой, мечты о службе и славе в его душе еще не остывали. Теперь же, слыша о всех этих делах, он почувствовал глубокую боль и огромную печаль.
«Пусть даже богатство и знатность, – думал он, – мне удастся захватить… Чем это будет отличаться от пустого цветка?»
Погнал лошадь к западной деревушке. Увидел на отце грязную рваную одежду… Он был дряхлый, хилый, жалкий. Встретились отец с сыном, и давай рыдать до потери голоса.
Ван спросил, где его негодный сын. Оказывается, он пошел играть и до сих пор еще не вернулся.
Ван посадил отца в повозку и поехал с ним обратно.
Фан-юнь явилась на поклон, потом велела разогреть воду и пригласила старика вымыться. Поднесла ему парчовые одежды и поместила в надушенных покоях. Мало того, велела привести к нему, невзирая на даль, его приятелей, стариков, чтобы ему было с кем потолковать и выпить. Она угощала его и ухаживала за ним лучше, чем то бывает в какой-либо знатной и родовитой семье.
Вдруг неожиданно в один прекрасный день в этих местах появился сын Вана.
Ван отказался его принять: не велел даже впустить его. Дал двадцать лан, велев передать ему через людей, чтобы он взял эти деньги и купил на них жену и начал сам добывать средства к жизни. Если же он еще раз появится, то, мол, под ударами плетей тут же умрет.
Сын заплакал и ушел.
С тех пор как Ван приехал домой, он с людьми не очень-то охотно вел знакомства. Однако, если случайно к нему заходил кто-нибудь из друзей, он обязательно принимал и угощал роскошно и щедро, в смиренной вежливости уйдя далеко от своих прежних дней.
Был только один друг, некто Хуан Цзы-цзе, который в былое время учился с ним вместе и был, между прочим, один из знаменитых, но застрявших на пути ученых стилистов. Его Ван оставлял у себя как можно дольше и постоянно говорил с ним по душам, одаряя его при этом и деньгами и прочим в высшей степени щедро.
Так они прожили года три-четыре. Отец умер. Ван израсходовал десятки тысяч на гадателей66, выбиравших для могилы подходящее место, и затем похоронил отца со всей положенной сложностью обряда.