Монарх от Бога
Шрифт:
– Церковь тебя никогда не забудет, матушка Пелагия, - произнёс на прощание Багрянородный.
Константин уже свыкся с бытом обители, с чистотой её жизни. Пробыв среди монахинь неделю, он думал провести ещё несколько дней близ матери. Но в ночь со среды на чистый четверг пришёл к нему сон, который показался грозным и вещим. Будто бы в Магнавре началось некое столпотворение, все убегали из дворца, смешивались с толпой горожан и валом катились к бухте Золотой Рог. Там собравшаяся огромная толпа, и он среди неё увидели вдруг в бухте кипящую, как в котле, воду, вздыбившуюся холмом. На вершине того холма стоял Роман Лакапин. Он махал руками, что-то кричал, звал на помощь, и, обессиленный, стал
Когда рассвело, Багрянородный оделся, пришёл к Зое-августе и рассказал ей о том, чему стал свидетелем во сне. Она погладила его по руке и сказала:
– Тебе пора уезжать, сынок. Там, в Магнавре, случилось несчастье.
– Но, матушка, это только сон!
– воскликнул Багрянородный.
– Поезжай, родимый. Нынче и мне в ночь было то же видение: на моих глазах канул в морскую пучину Роман Лакапин.
– Вот как! Тогда я помчу в Магнавр, матушка! Когда двоим снится одно и то же, это уже не сон, а явь.
Спустя совсем немного времени, ещё и рассвет не наступил, Багрянородный покинул монастырь. В соседнем с монастырём селении к нему присоединился Никанор с гвардейцами, и колесница императора, сопровождаемая конной сотней, помчалась в Константинополь. На другой день, вновь проведя ночь в пути, также на рассвете император приехал в столицу. Утренний город жил обычной жизнью. Ничто не говорило о том, что в нём случились какие-либо потрясения. И в Магнавре было спокойно. Но эти тишина и благодать показались Константину обманчивыми. Он поднялся на второй этаж, но не пошёл на свою половину, а отправился в покои Лакапинов. Встретив в них слуг, спросил:
– Басилевс у себя?
– Нет его, Божественный. Он вечером куда-то уехал, - был ответ.
– Позовите императрицу, - велел Багрянородный.
Марию лишь недавно одели, и она была сонная.
– Где Роман?
– спросил Багрянородный.
– Вчера уехал в Никомидию.
– Зачем?
– Он этого не сказал. Оттуда приехал посланник, я его видела, молодой, благородный. Они о чем-то пошептались, и Роман, сообщив, что едет в Никомидию, оделся и ушёл.
– В какое время это было?
– Вечером. Мы только что закончили трапезу.
– И он уехал один?
– Нет, взял гвардейцев. Я видела, как от Магнавра отъехали четыре человека.
– А где цари Стефан и Константин?
– Ещё при тебе, Божественный, они уплыли на скедии за Босфор, куда-то на охоту. Сказали, там, за Босфором, в горах появился гепард.
– Где, наконец, Христофор?
– потерял терпение Багрянородный.
– Как всегда, Божественный, он при войске во Фракии.
Придя в свои покои, Константин не знал, что предпринять. Пришла мысль о том, что надо кого-то послать в Никомидию. Он позвал Гонгилу. Тот дремал в кресле около опочивальни.
– Слушай, преславный, я знаю, что ты устал, но тебе нужно ехать в Никомидию. Ищи там в казармах или где угодно императора Лакапина. Найдёшь - скажи, что я прошу его вернуться в Магнавр.
– Исполню, Божественный, - ответил Гонгила и ушёл.
А Багрянородный отправился к Елене - поделиться с нею тем, что увидел в монастыре Святой Каллисты, и рассказать о кошмарном сне, который вогнал его в страх.
Елена выслушала супруга молча и, оставаясь, как все женщины, суеверной, помолилась про себя. Но сказала, чтобы утешить Багрянородного и укрепить его дух:
– Божественный, ты напрасно принял всё так близко
Елена смотрела на супруга пристально. Заметила синеву, залёгшую под глазами, серый цвет лица, поняла, что он сильно устал.
– Тебе надо уснуть, Божественный. Приляг здесь, а я посижу возле тебя.
– Я и правда устал. Всю ночь без сна…
Елена сняла с него сапоги, помогла раздеться, уложила в постель и присела рядом. Константин быстро уснул, а Елена углубилась в размышления. Ей было о чем подумать. Она знала братьев Стефана и Константина лучше, чем кто-либо другой. Елена с детства познала их коварные выходки и полное отсутствие какой-либо жалости к ближнему, даже к родителям. Им ничего не стоило обмануть, сказать ложь и даже присвоить чужое. Они были алчными. Золото мутило им разум. Елена знала, что они принимали участие в нападении на памфилу, на которой перевозили деньги для азиатской армии. Служители в секрете нашли беспалого корсара. Он был схвачен и признался, кто давал им напутствие ограбить памфилу. Тогда Елена впервые узнала, что братья дружат с сыном Константина Дуки, Феоктистом. Но самым большим пороком братьев Елена считала их чрезмерное честолюбие. И уже доподлинно знала она, что самая сокровенная их мечта - овладеть императорской короной. Ради достижения своей цели они готовы были пойти на преступление. И Елена оказалась перед порогом, за которым скрывалось нечто неизвестное.
Из рассказа Багрянородного она поняла, что вчера вечером кто-то позвал её отца в Никомидию. Но почему он сам помчался туда, а не послал кого-либо из своих приближенных? Есть же глава правительства - логофет дрома Василий Фока, есть великий доместик - её брат Христофор. Размышления завели Елену в тупик. Она не могла найти в действиях отца никакого разумного повода отправиться в Никомидию. Его побудило что-то, непреодолимое для других.
И в этом Елена была права. Именно обстоятельство, непреодолимое для других, и заставило Лакапина выехать в Никомидию.
Однако до Никомидии он не добрался. Минувшим вечером во дворце Магнавр появился в воинской одежде турмарха не кто иной, как сын посягателя на императорский трон Константина Дуки, когда-то убитого Лакапином. Феоктиста пропустили в Магнавр с «государевым словом». Лакапин не знал его, никогда не видел и принял. Феоктист поведал ему:
– Божественный император, у нас в казармах на военной базе в Никомидии пребывает сын шейха Харсианы, взятый в плен доместиком Иоанном Куркуем. На базу прорвались отважные воины-арабы и захватили казарму, где пребывают пленные, и лабораторию, где учёные добывают «греческий огонь». Казарма и лаборатория окружены моими воинами. Но мне было сказано, что если мои воины пойдут на приступ казармы, то лаборатория будет взорвана и тогда погибнут тысячи невинных. Я спросил арабов, что им нужно. Они ответили: «Пусть приедет император Лакапин, освободит сына шейха и с почестями проводит его до рубежей халифата». И жёстко добавили: «Даём на размышления Лакапину одну ночь, а потом Никомидия будет разрушена».
Лакапин дорожил «греческим огнём» больше, чем своей жизнью, и поверил Феоктисту во всём. Он взял двух телохранителей, и они на конях поспешили следом за Феоктистом в гавань Суд, где стояли императорские корабли. Но в спешке и в волнения Лакапин угодил не на свою памфилу, а на судно, приготовленное Феоктистом. Лакапина провели в чистую каюту, где стены украшали персидские ковры и на столе было вино, угощения. Лакапин ничего этого не замечал. Что-то подтолкнуло его присмотреться к Феоктисту. Показалось императору в чертах лица Феоктиста нечто до боли знакомое, и он вспомнил Константина Дуку, с которым бился рядом с опочивальней Зои-августы. Спросил Феоктиста: