Монастырек и его окрестности. Пушкиногорский патерик
Шрифт:
Между тем из запасной двери вышел на хозяйственный двор отец Иов, а вслед за ним, на шаг отставая, Сергей Цветков.
«Не понимаю. Хоть убей, не понимаю», – говорил этот последний, делая удивленное лицо, хотя даже невооруженным глазом было видено, что он прекрасно все понимает, а говорит так только для того, чтобы позлить отца Иова.
«Ну вот, дождались, – сквозь зубы сказал отец Фалафель, наклоняясь и делая вид, что чистит запачканный подрясник. – Говорил же я тебе, пораньше надо было выйти».
Между тем, заметив отца Фалафеля, отец Иов слегка замедлил
«А мы как раз к тебе заходили».
«А я вот тут, – сказал Фалафель, продолжая заниматься чисткой. – Запачкал непонятно чем подол, хоть стирай теперь».
«Ты можешь мне понадобиться после обеда, – продолжал Иов, пропуская мимо ушей сообщение о подоле. – Никуда не уходи».
И пошел дальше, рассеяно слушая пояснения Цветкова.
«Да пошел ты, – негромко сказал Фалафель, одновременно, на всякий случай, растягивая губы в лучезарной улыбке и притворяясь, что страшно рад встретить на хозяйственном дворе отца Иова. – Видал?»
«Кто это?» – спросил Пасечник, с интересом провожая взглядом странную пару.
«Это наш духовник, – сказал отец Фалафель, тоже глядя вслед отцу Иову и Цветкову. – Сует свой нос, куда его не просят».
«Понятно», – сказал Пасечник и посмотрел на часы.
«Ничего, ничего, успеем, – сказал Фалафель. – Нас, слава Богу, ждут к двум».
«Как деревня-то хоть называется?»
«Дедовцы. Если что, расходимся по одному, а встречаемся на мосту, на той стороне».
«Так там еще и мост есть? – удивился Пасечник. – А ты ничего мне про мост не говорил».
«А что про него говорить? Тут у нас один мост, и захочешь – не потеряешься», – сказал Фалафель и еще раз перекрестился, одновременно внимательно оглядывая окрестности.
Но все было тихо.
Никто не шел по центральной аллее.
Безлюден был хозяйственный двор.
Даже посуда не гремела в посудомоечной.
«Ну, с Богом, пока никто не видит», – сказал напоследок шепотом отец Фалафель и, решительно перекрестившись, шагнул в этот ярмарочный, балаганный, нелепый и многообещающий прекрасный день.
20. Ярмарка и ее посетители
1
А ярмарка, между тем, все текла и текла, то устраивая людские водовороты, то расступаясь перед бесформенными тетками, блестевшими от пота, то звеня пестрыми цыганами или совсем потерявшими стыд наехавшими туристами, чьи обнаженные, загорелые тела заставляли проходящих монахов опускать глаза и быстро креститься, а трудников, наоборот, издавать разного рода изумленные восклицания вроде «Видал?» или «Ни хрена себе!», или даже изумленное «Вот это жопа!», после чего раздавался гомерический хохот, которого пугались идущие рядом и дребезжали в братском корпусе стекла…
«А ведь что же это получается, – говорил отец наместник, глядя на плывущую мимо толпу. – Получается, что если бы вся эта толпа захотела бы вдруг попасть в наш храм, то ведь и четверти бы ее в него не поместилось бы, наверное… Ведь так, отец благочинный?»
«Что
«А я тебе разве об этом говорю? – сердился отец наместник, пытаясь внятно изложить пришедшую ему в голову мысль. – Я тебе говорю, что народ у нас совсем разболтался и вместо того, чтобы в храме стоять, бегает вон по ярмаркам, как оглашенный. А это значит – не только что Богу, но и нам урон довольно немалый».
«Ох, ты какой, – отвечал отец благочинный, не понимая, шутит отец наместник или говорит серьезно. – Да если бы он весь в храме стоял, то мы тут с тобой и рубля бы не заработали сегодня. Уж не сомневайся».
Сказанное хоть и было произнесено шутливо, было между тем совершенно справедливо, так что отцу наместнику скрепя сердце оставалось только пожать плечами и согласиться.
Ярмарка тем временем лениво текла мимо монастырских ворот, спускалась мимо большой и всеми забытой палатки «Союзпечать», откуда смотрели на праздничный народ чьи-то любопытные лица, а затем вновь растекалась по городской площади, мимо этой России, которой следовало поскорее подняться и возвышаться, если уж не было у нее никакого другого стоящего дела.
Вот прошел сам директор пушкинского Заповедника господин Василевич, чья широченная спина напоминала одновременно и аэродром, и антикварный шкаф работы итальянского мастера 18-го века Бертолуччи Красивого.
Вот прошел вслед за ним и его вечный враг Петя Быстров, обессмертивший свое имя гениальным по простоте выражением, понятным каждому русскому. «И так сойдет» – говорило это выражение, которое с Петиной легкой руки получило гражданство далеко не в одних только Пушкинских горах
А после Пети прошел мимо Шломо Маркович, единственный еврей, оставшийся на сегодняшний день в Пушкинских горах и державший в конце улицы небольшую продуктовую лавку, прославившуюся своей вывеской, на которой аршинными буквами было написано: «Антисемитам не отпускаем». Первоначально народ возле надписи толпился, но в магазин заходить не решался, но потом привык и на вывеску внимания уже не обращал.
После Шломо шли цыгане, которые, в отличие от Шломо и ему подобных, плодились и размножались так стремительно, что в поселковой администрации вечно не хватало новых документов для регистрации.
Затем мимо прошел похожий на гриб дед Всеволод, который во время оккупации возил на машине какого-то немецкого хозяйственника и до сих пор удивлялся, что солидный немец, которого он возил, обладая широкими возможностями по части продуктов и разных ширпотребов, никогда ничего со складов не умыкнул, а жил, что называется, на одну зарплату да еще на сухой паек, который, впрочем, выдавали не всегда.
«Я ему говорю, слышь сюда, немчура, ведь это же все пропадет, если только мы что-нибудь быстро не организуем.