Монгол
Шрифт:
Оэлун заговорила ровным, ясным и тихим голосом, не отводя взгляда от глаз брата:
— Кюрелен, я тебя слушаю!
Он продолжил говорить негромко и монотонно:
— Ты сейчас заснешь и не проснешься, пока я тебя не разбужу. Тебе будет сниться наш дом и отец. Ты будешь ездить верхом вместе со мной по занесенной снегом степи на наших небольших лошадках. Мы увидим, как в черном небе станет разгораться заря, а когда ты проснешься, то почувствуешь себя отдохнувшей. Ты не будешь ощущать боль. Тебе принесет радость рожденный тобой сын.
Оэлун казалось, что душа покидает ее тело, подобно облаку, и несется к брату с любовью, чтобы он поглотил ее. Казалось, что на его лице сияют два солнца среди бесконечной и хаотичной тьмы.
Руки Оэлун беспомощно упали на покрывало. Одна рука
Кюрелен продолжал что-то бормотать и отставил в сторону светильник, склонился к сестре, обхватил ее лицо ладонями и внимательно вглядывался в полузакрытые глаза.
— Спи, Оэлун, — шептал он. — Спи, дорогая.
Оэлун спокойно дышала, как в глубоком сне. Кюрелен продолжал за ней наблюдать, не обращая внимания на служанок. Для него они были чем-то вроде нарисованных на стенах ярких фигурок. Служанки сидели, наблюдая за непонятной и страшной сценой, не двигаясь и почти не дыша, точно были скованы.
Кюрелен запустил темную худую руку в тело сестры, смог освободить головку младенца, но его тельце все еще оставалось в материнском чреве. Служанок охватила новая волна ужаса. Кюрелен осторожно пытался вытащить младенца, и тут из тела Оэлун хлынула потоком кровь и мутная жидкость. Кюрелен, не обращая на это внимания, продолжал медленно и осторожно освобождать тельце малыша. Когда оно еще наполовину находилось в чреве матери, младенец начал громко вопить и размахивать крепкими ручками… Оэлун продолжала спать, и ей, видимо, снились хорошие сны, потому что она улыбалась. В полумраке юрты сверкали ее белые зубы. Женщины придвинулись вперед, часто моргали, пытаясь получше разглядеть происходящее.
— Оэлун родила сына! — громко сказал Кюрелен.
Ребенок лежал на ложе рядом с матерью, громко кричал, бил по окровавленному покрывалу ножками и ручками. Его с матерью продолжала связывать пуповина. Кюрелен покачивал головой, любуясь младенцем.
— Прекрасный мальчик! — провозгласил дядя.
У младенца в ручке был зажат сгусток крови.
Кюрелен обратился к Ясай, не глядя на старую служанку:
— Отрезать пуповину. Вымой и запеленай младенца.
Ясай быстро схватила ребенка и нахмурилась, глядя на Кюрелена, будто он каким-то образом угрожал его жизни. Другая служанка ловко перерезала пуповину, а третья тем временем стала ухаживать за Оэлун. Та продолжала крепко спать. Ее тело прикрыли легким шелком, и она спала, как дитя, все время улыбаясь во сне, словно видела самые прекрасные сны. Младенец продолжал бушевать. И стены юрты дрожали под натиском проснувшегося свирепого ветра.
Кюрелен поднялся. Казалось, у него закончились силы, будто из него выжали все живительные соки. Женщины суетились вокруг младенца. Они ахали и охали, прищелкивали от восторга языками, а Кюрелен сидел и смотрел на сестру. Наконец одна из женщин бесцеремонно потянула калеку за рукав шерстяного халата:
— Разбуди ее, чтобы она смогла увидеть сына!
Кюрелен молчал так долго, что женщина решила, что он ее не слышит. Его темное лицо выражало страшную печаль, дрожащие руки он спрятал в рукава.
— Нет, — наконец произнес он, — еще не пришел срок будить хозяйку. Пусть ей снятся счастливые сны. Это самое лучшее для нее время.
Глава 3
Есугей пожаловал в час пурпурного пустынного рассвета. С ним вернулись его дикие и свирепые воины. Их сопровождали пленные, захваченные в бою.
Кюрелен стоял у входа в юрту сестры и наблюдал за происходящим вокруг. Он почти равнодушно относился к мужу сестры. Кюрелен считал, что люди вроде Есугея нужны в обществе. Сам он с насмешкой относился к простоватым людям с умом буйвола, к тем людям, которые давали возможность, таким как он — более умным и развитым людям, — жить в размышлениях и особо не утруждать себя заботой о добывании хлеба насущного. Он, можно сказать, даже испытывал равнодушную благодарность к Есугею за то, что мог не испытывая ни в чем нужды, продолжать жить в достатке. Иногда он подшучивал над Есугеем, но всегда вовремя останавливался, считая, что глуп тот конь,
Кюрелен умел видеть красоту во всем и ценить ее, и сейчас он еще раз про себя подумал, что движения мелкого вождя степей отличались грациозностью, и Есугей производит хорошее впечатление. Он появился в орде на свирепом сильном жеребце. Его стройное молодое тело облегал длиннополый шерстяной халат, а гордо поднятую голову украшал островерхий высокий колпак. Изогнутый меч был прикреплен к широкому синему кожаному поясу. Есугей всегда считал себя великим ханом и думал, что собранные под его властью различные племена и враждующие кланы представляют собой великое ханство и обладают большой силой. Кюрелен, однако, был знаком с великой цивилизацией Китая, испытывающей трудности, но все еще прекрасной, и ему было забавно наблюдать за раздувавшимся от напрасной гордости богатуром. [2] Есугей, как считал Кюрелен, не успел возмужать, искал побед среди пустынь и равнин. В Китае Кюрелен часто видел представления, в которых действовал жалкий воин, украшенный огромным количеством хвостов яка. Этот воин — бешеный и забавный варвар — был главным «героем» этих представлений. (Вместо знамени в те времена монголы несли перед войском несколько черных хвостов яка, укрепленных на высокой пике. Чем было больше хвостов, тем был выше чин полководца.) И все-таки Кюрелен признавался себе, что красота великолепных китайских рисунков, которые были искусно исполнены и позолочены, не трогали ему душу так, как великолепие и дикая красота близких ему степных варваров. Под войлочным колпаком Есугея было красивое молодое лицо дикаря, такого же великолепного, как неприрученный вольный зверь. Кожа Есугея была смуглой от природы, сильный загар лишь окрасил ее в цвета бронзовых от заката холмов. Нос хана напоминал клюв хищной птицы, но кроме свирепости он придавал лицу какое-то благородство. Спина Есугея была прямой, а талия — тонкой.
2
Богатур — герой.
Сейчас Кюрелен любовался его великолепной посадкой и данным ему от рождения умением управлять лошадью, которая двигалась по кругу перед юртой.
Есугей, всегда сдержанный, в то утро был очень возбужден, хотя изо всех сил пытался сдерживаться. Охотники и воины страшно вопили, размахивали кнутами, арканами и оружием. Вокруг развевались полы халатов и пышные хвосты, прикрепленные к колпакам и малахаям. Ухмылялись темные губы и сверкали белые зубы. Людям досталась хорошая добыча, потому что отряд встретил татарский караван, который сопровождал караитских и найменских купцов, возвращавшихся из Китая. В караване были кони и верблюды, нагруженные чаем, пряностями, серебром, шелком, коврами, редкими манускриптами, музыкальными инструментами, вышитой одеждой, украшениями и оружием. Там было множество других роскошных вещей.
Среди купцов попались буддистский монах и священник-несторианец. Первый был миссионером и учителем, а второй — один из группы миссионеров, прибывших из Индии. В Китае он умолял, чтобы ему позволили присоединиться к какому-нибудь каравану, вместе с которым он мог бы вернуться домой. Его дом был неподалеку от Арала. Ему дали такую возможность, так как он обещал, что сам будет нести собственные пожитки и позаботится о своем пропитании.
После жестокой схватки монголы перебили купцов и татар. Татары и караиты храбро сражались, но число воинов-монголов было велико. Есугей оставил в живых священников, потому что был весьма суеверным, суевернее обычного монгола.