Моника 2 часть
Шрифт:
Моника прищурила веки, ее белые руки задрожали на штурвале, и Хуан странно улыбнулся:
– Что с тобой? Думаешь, оставила позади Гваделупе и Мари Галант, и не вернулась повидать своего доктора Фабера?
– Я ни о чем не думаю.
– Ну тогда думай, о чем хочешь. Я не хочу возвращаться и видеть его. Мне он глубоко неприятен. Естественно, ты не разделяешь мои чувства.
– Он спас мне жизнь. И мне трудно забыть, потому что я не поблагодарила его.
– Ты вольна чувствовать благодарность, какую только пожелаешь, но я бы на твоем месте
– Хуан, вы несправедливы.
– Возможно несправедлив, но мной движет чутье, а этот доктор Фабер… По его вине я принял окончательное решение. Мы не будем бросать якорь на французской земле! – Резко бросил Хуан и позвал: – Сегундо, командуй кораблем.
Он удалился с мрачным видом, и Моника удрученными глазами проследовала за ним, выпустив из рук штурвал, когда молодцеватая фигура Сегундо Дуэлоса приблизилась к ней торопливым шагом:
– Вам нехорошо, хозяйка? Что с вами? Вы погрустнели, а ведь так радовались последние дни.
– Да, Сегундо, но бывают такие пространства, которые приближаясь, наносят людям вред.
Сегундо посмотрел по сторонам, затем на высокую и крепкую фигуру, которая прошла по палубе и остановилась у самого носа, напротив мачты со скрещенными руками, и пояснил наудачу:
– Капитан побаивается спускаться на французскую землю, и это понятно. Будь я на его месте, я бы тоже боялся потерять корабль. Простите, я хотел сказать, что он боится потерять его, но не пытается идти против вашей воли. О, простите меня!
Он сжал губы, избегая взволнованного и проникновенного взгляда Моника. С горячим желание узнать она приблизилась:
– Сегундо, это вы сообщили, что нужно уходить из Мари Галант?
– Да, хозяйка. Сожалею, но как второй помощник на «Люцифере»...
– Вы исполняли свой долг, я знаю. Но вы оба ошибаетесь. Доктор Фабер не хотел вредить «Люциферу». Я лишь попросила его написать моей матери, успокоить ее, что со мной все хорошо. Вы понимаете?
– Только это? А капитан знает?
– С Хуаном нелегко говорить об очевидном. Я не хочу огорчать его.
– Он изменился! Это другой человек с тех пор, как вы появились на корабле, хозяйка. Если хотите послать письмо своей матери сеньоре, не огорчая его, рассчитывайте на Сегундо Дуэлоса.
– Ты бы мог…?
– Ну конечно. И это не похвала, ведь любой из ребят может это сделать. Мы отдадим жизнь ради Хуана, но если речь о вас… – Он прервался, и посмотрел на нее, словно боролся со своей совестью. Наконец, наклонился и прошептал: – Хозяин подозрительный. Его предавали с детства, и он видит предательство даже там, где его нет. И если этой ночью вы напишите матери, завтра я отправлю письмо из Портсмута. Вы напишете ей? Передадите его мне?
– Пока не знаю, – сомневалась Моника; и наконец, решилась: – Хорошо. Сегундо, я доверюсь вам. Напишу письмо матери.
Сегундо остался возле штурвала, а она направилась к каюте. С порога заметила Колибри и спросила ласково:
– Что ты делаешь здесь? Что-то случилось?
–
Негритенок с белоснежной улыбкой чуть кивнул кудрявой головкой, ответив на вопрос Моники. Он долго просидел в каюте, словно ожидая чуда, нежного видения, которую все преданно окутывали светом и теплотой, при этом никто этого не замечал.
– Вы останетесь тут, хозяйка?
– Да, Колибри, мне нужно уединиться, понимаешь, сделать кое-что личное… – она поискала глазами. Моника не подумала о письменных принадлежностях. Тем не менее она припомнила, что однажды Хуан писал что-то и быстро взяла в руки бортовой журнал. – Ты узнаешь этот журнал, Колибри?
– А как же, хозяйка! Здесь капитан пишет обо всем происходящем на корабле.
– Пишет, чем пишет? Ты знаешь?
– Ручкой и чернилами из этого стола. Там капитан хранит все, чтобы не потерять.
– Здесь ручка, чернила, бумага, флаги…
Там лежали флаги разнообразных стран, маленькие сигнальные флаги, и среди них узелок черной ткани, который Моника нетерпеливо развернула. Платье, которое она безуспешно искала. Его корсаж разорван, застежка вырвана. Грустная ткань напомнила о свирепой борьбе и защите достоинства от Хуана Дьявола.
Долгое время она держала в руках разорванное платье. Затем, словно приняв внезапное решение, швырнула его вглубь стола, взяла необходимое для письма и резко заперла дверь ветхой мебели, словно хотела воздвигнуть стену, выбросить боль прошлого. Но одна непокорная слеза скатилась с бледной щеки; огорченный и простодушный Колибри спросил:
– Что с вами, хозяйка, вы плачете?
– Да, Колибри, не могу сдержаться. Я плачу последними слезами Моники де Мольнар!
Приоткрыв от изумления рот, Ноэль остановился у порога комнаты отеля. Бесцветная обстановка, недостаток мебели, в центре стол, накрытый старой скатертью, на нем поднос с бутылкой, кувшином ананасового сока и стаканами.
– Проходите, Ноэль, проходите, – пригласил Ренато старого нотариуса. – Наконец мы получили извещение: «Люцифер» на Доминике, перед Портсмутом, набирает груз у Сан-Хосе и Розо. Полагаю, вы приехали по просьбе матери, не так ли?
– Она чрезвычайно огорчилась, не застав вас в Кампо Реаль, что вы оседлали коня и уехали. Почему так поступили? Думаете, ваша бедная мать мало страдала?
– Я думаю, мы все терпели, пока не лопнули. Но что поделать? Такова жизнь. Садитесь и выпейте, или хотя бы выкурите сигару. Я, как видите, в ожидании.
Он взглянул на карманные часы, лежавшие на темной скатерти. Затем подошел к окну. Различные торговые суда стояли на рейде Сен-Пьера, пассажиры из Европы спускались по трапу в богатую густонаселенную столицу Мартиники, смакуя детали тропического мира. Морской бриз не доходил до раскаленных улиц, а небо было странного красноватого оттенка, словно таинственная вспышка огня повисла над ним, будто предчувствуя космическое волнение над цветущими садами и роскошными жилищами.