Монизм как принцип диалектической логики

Науменко Л. К.

Встает вопрос, где и как продуцируется эта «чистая форма» и как она дана исследователю?

Здесь мы сталкиваемся с совершенно определенной философской концепцией познания и науки. Эта концепция – логический позитивизм.

Вот что пишет Л. Ельмслев: «Структурный метод в языкознании имеет тесную связь с определенным научным направлением, оформившимся совершенно независимо от лингвистики, а именно с логической теорией языка, вышедшей из математических рассуждений и особенно разработанной Уайтхедом и Бертраном Расселом, а также Венской логистической школой и специально Карнапом» [169] .

169

Метод структурального анализа в лингвистике. Хрестоматия по истории языкознания XIX-XX вв. М., 1956, с. 423.

Совершенно в духе Карнапа Ельмслев утверждает: «Теория в нашем смысле сама по себе независима от опыта. Сама по себе она

ничего не говорит ни о возможности ее применения, ни об отношении к опытным данным. Она не включает постулата о существовании». «Таким образом, лингвистическая теория единовластно определяет свой объект при помощи произвольного и пригодного выбора... предпосылок. Теория представляет собой исчисление, состоящее из наименьшего числа наиболее общих предпосылок, из которых ни одна предпосылка, принадлежащая теории, не обладает аксиоматической природой» [170] .

170

Ельмслев Л. Пролегомены..., с. 274-276. Курсив наш. – Л.Н.

Все это, конечно, философия. Что же, однако, говорит сама структурная лингвистика?

Предмет лингвистики составляет структура, которая, однако, «не дана в непосредственном чувственном опыте» (Шаумян). В одном этом еще не заключается что-либо принципиально несостоятельное. Под структурой можно понимать сущность лингвистических явлений, которая, конечно, не дана на поверхности вещей, «в непосредственном чувственном опыте».

Дело, однако, обстоит сложнее. «Прежде всего, – читаем в той же работе С.К. Шаумяна, – структурная лингвистика в корне изменяет понятие о конкретном языке как объекте исследования лингвиста. Возьмем, например, польский язык. Для традиционного лингвиста польский язык – это определенная физическая и семантическая субстанция, данная в нашем непосредственном чувственном опыте, тогда как для структуралиста польский язык – это имманентный объект, который репрезентируется в определенной физической и семантической субстанции. В качестве имманентного объекта польский язык, как и всякий другой конкретный язык, должен считаться собирательным конструктом, состоящим из соединения элементарных конструктов – фонологических и плерологических единиц и отношений между ними» [171] . Таким образом, язык есть сложный конструкт. Что же такое конструкт?

171

Шаумян С.К. Структурная лингвистика как имманентная теория языка, с. 23.

«Под конструктами в эпистемологии (т.е. в теории познания неопозитивизма, операционализма и т.п.– Л.Н.) имеются в виду абстрактные понятия, которые невыводимы непосредственно из нашего чувственного опыта» [172] .

То, что понятия невыводимы из непосредственного чувственного опыта, – это ясно. Но то, что они составляют объект исследования теоретической лингвистики, а именно – язык, с этим вряд ли может согласиться исследователь, стоящий на материалистических позициях.

172

Там же, с. 16. Курсив наш. – Л.Н.

Итак: 1) конструкт есть абстракция, понятие, отражающее сущность языка как имманентного объекта исследования, как системы отношений; 2) эта абстракция, понятие не есть образ сущности языка как внешнего для теории объекта, но сам этот объект, который в этом случае именуется «имманентным».

Мы видели выше, что под языком структурализм понимает совокупный конструкт, т.е. определенную систему понятий. Вот эта определенная система понятий лингвистики и составляет ее собственный объект. Таким образом, язык есть нечто возникающее в рамках самой теории, ее продукт, ее порождение, от нее самой не отличающийся, есть она сама. В самом деле: «Ясно, что маркированность и фонологическая деривация представляют собой конструкты – абстрактные элементы, которые принципиально не могут наблюдаться нами, а примышляются к чувственному опыту» [173] . Итак, лингвистика изучает отнюдь не реальные языки. Она изучает свои собственные «примышления» по поводу определенной «физической и семантической субстанции», которую обычно считают языком...

173

Там же, с. 17. Курсив наш. – Л.Н.

Что же касается объектов, данных в непосредственном чувственном опыте, то они представляют собой лишь материал, в котором лингвист (или народ?) воплощает, «репрезентирует» систему складывающихся у него в голове лингвистических конструктов. В самом деле, наука, занятая продуцированием

конструктов и их одновременным изучением, очень скоро попала бы в весьма затруднительное положение фихтеанского философа, познающего самого себя. Для того чтобы этого не случилось, лингвист обращается к материалу, в котором «опредмечивает» образ своей собственной деятельности. Теперь он может созерцать его как нечто отличное от самого себя. Действительно: «Всякая фонема есть конструкт; что же касается звуков, то они должны считаться субстратами фонем. В связи с этим мы должны постулировать особое отношение между звуками и фонемами, которое называем репрезентацией. Звуки есть репрезентанты фонем» [174] . Таким образом, звук, как элемент реального речевого потока и элемент эмпирически данного конкретного языка, есть лишь репрезентант, образ конструкта, лингвистического понятия. Именно так. В противном случае все здание структурной лингвистики развалится.

174

Там же, с. 18.

Что же такое лингвистика, рассматриваемая как имманентная теория языка? Имманентность, как мы видели здесь, означает, что объект лингвистики дан теоретику и самой теории внутренним – не в логическом, а именно в гносеологическом отношении – способом. В таком случае вся проблема гомогенности и имманентности решается очень просто: постулируется некое царство условных, знаковых объектов со специально придуманным статутом их существования внутри данной области, и это царство объявляется имманентным объектом [175] .

175

«Революция в языкознании», начатая Ф. де Соссюром, состоит, таким образом, в том, что лингвистика превращается из «реальной» науки в «формальную». А вот как охарактеризовал эти науки известный немецкий математик Г. Грассман, стоящий на идеалистических позициях в философия: «Верховное деление всех наук состоит в разделении их на реальные и формальные науки, из которых первые отображают в мышлении бытие, как самостоятельно противостоящее мышлению. Их истина заключается в согласии мышления с этим бытием. Наоборот, формальные науки имеют своим предметом то, что полагается самим мышлением. Их истина заключается в согласии процессов мышления с самими собой...» (Грассман Г. Чистая математика и учение о протяженности. В кн.: Новые идеи в математике, сб. 1. М., 1917, с. 2.).

Разумеется, теория для самой себя вполне «имманентна». Однако, как построить теорию, «имманентно» раскрывающую внутренние для объекта закономерности? На этот вопрос «модная» эпистемология ответа не дает. Если теория занята изучением самой себя, то внешний объект и непосредственный чувственный опыт действительно ни к чему: ведь теория-то уж конечно не дана в этом опыте, она строится. И поскольку она для самой себя есть имманентный объект, она строится вполне произвольным способом. Опыт нужен для того, чтобы заполнить схему переменными, всей конструкции, всему «имманентному» объекту сообщить видимость чего-то действительно существующего. Проблема разработки теории при этом превращается в задачу построения непротиворечивой символической конструкции. Итак, не изучение, но построение!

С.К. Шаумян цитирует слова известного физика Эддингтона: «Физическая наука состоит из чисто структурного знания, так что мы знаем только структуру вселенной, которую она описывает».

Что же, однако, понимать под структурой?

Теоретик глоссематики Ульдалль писал: «Точные науки имеют дело не со всей массой явлений, наблюдаемых во Вселенной, а только с одной их стороной, а именно с функциями, и притом только с количественными функциями. С научной точки зрения Вселенная состоит не из предметов или даже «материи», а только из функций, устанавливаемых между предметами предметы же в свою очередь рассматриваются только как точки пересечения функций».

И далее: «Материя, как таковая, совершенно не принимается в расчет, так что научная концепция мира представляет собой скорее диаграмму, чем картину» [176] .

Отмеченная здесь тенденция чрезвычайно показательна для всей современной буржуазной философии науки [177] . Она имеет не только гносеологические, но и глубокие социальные корни. Тенденция рассматривать мир как шифр, а логически формализованную знаковую теоретическую систему – как ключ к этому шифру приобретает в сознании касты профессиональных буржуазных ученых прочность социального предрассудка. Действительно, все выворачивается наизнанку: мир становится темным и непонятным – шифром, мирок же значков, функций и формул, в которых выражается современная «ученость», – простым, понятным, доступным.

176

Ульдалль X.И. Основы глоссематики. В кн.: Новое в лингвистике, вып. 1. М., 1960, с. 399400.

177

См., например: Ельмслев Л. Пролегомены..., с. 310837, 357.