Монтаньяры

Молчанов Николай Николаевич

В биографии Сен-Жюста немало темных пятен. В 1786 году он бежал из дома матери, захватив с собой семейное серебро. Авантюра кончилась заключением на семь месяцев в исправительное заведение для молодых преступников на улице Пикпюс в Париже. Он вышел оттуда угрюмым, замкнутым, нелюдимым. Затем последовал скандальный роман с женой одного чиновника. Сен-Жюст понимал Революцию как возвращение к античности: «после римлян мир опустел». Его идеал Ликург: чистота нравов и спартанская бедность; он отрицал промышленность, торговлю, деньги; прогресс мыслил в виде возвращения к варварству. Своей жестокостью он пугал даже Робеспьера.

Почему он стал героем легенды? Вот типичные определения этой личности: «Тигр, жаждущий

крови», «щегольское чудовище», «отвратительный и театральный молодой человек» (Сен-Бев); «воплощение республики Дракона» (Ламартин); «Архангел смерти» (Мишле); «живой меч» (И. Тэн); «надгробный фонарь» (Баррас). Число таких высказываний можно продолжать долго; писали об этом юноше много. Между тем в интеллектуальном плане в нем нет ничего выдающегося; здесь он эклектик и компилятор. Лично до конца предан Робеспьеру, а это уже характеристика. Самый яростный террорист: здесь он доходил до патологии. Абсолютно бесчеловечен, правда, ради возвышенной не идеи, но фразы. Талантливый декламатор, мастер пышного фразерства, оракул претенциозных афоризмов. Вот некоторые: «Все средства хороши для достижения цели; прочь, варварская гуманность», «Святая гильотина в блестящем действии и благодетельный террор творят чудеса, которых от разума и философии пришлось бы ждать целый век»; «Принцип республиканского правительства — добродетель или же террор… То, что производит общее благо, всегда ужасно»; «Нужно думать о том, чтобы наполнить изменниками не тюрьмы, а гробы».

Эту фразеологию ханжеского псевдореволюционного человеконенавистничества можно продолжать без конца. Впрочем, мы пока с ним еще не расстаемся и он себя еще покажет.

Вернемся к докладу Сен-Жюста 26 февраля, который некоторые историки превращают в некую программу развитого социализма. Как всегда, свои доклады Сен-Жюст писал на основе шпаргалки, подготовленной Робеспьером. Ему была поставлена задача: вырвать санкюлотов из-под влияния Эбера и кордельеров. Это означало необходимость превзойти самого Эбера в защите интересов бедняков. Речь шла о том, чтобы изолировать крайних от народа, чтобы лишить их поддержки санкюлотов. Любопытно, что сам Робеспьер не хотел выступать защитником санкюлотов. Ведь это могло бы восстановить его против буржуазии Болота, против консервативного большинства Конвента. Сен-Жюсту же это бы сошло; солидные буржуа простили бы очередное увлечение молодости. Сен-Жюст сумел облечь убогие социальные идеи Неподкупного в ореол звонких фраз и мастерски их продекламировал.

«Сила вещей, — говорит Сен-Жюст, — приводит нас, быть может, к результатам, о которых мы не думали (иначе говоря: не волнуйтесь буржуа, приходится маневрировать. — Авт.). Богатство находится в руках довольно большого числа врагов революции; нужда ставит народ, который трудится, в зависимость от его врагов… Те, которые делают революции наполовину, роют себе могилу. Революция привела нас к признанию того принципа. что тот, кто показал себя врагом своей страны, не может быть в ней собственником… Собственность патриотов священна, но имущество заговорщиков предназначено для всех несчастных… Бедняки — движущая сила земли. Они вправе как хозяева говорить с правительствами, которые ими пренебрегают».

Сами эти формулы ничего конкретно не говорят об изменении отношений собственности. В декрете, принятом по докладу, сказано о переходе собственности врагов «в пользу республики». Во втором декрете предусматривалось составление доклада «о способах вознаградить всех несчастных за счет врагов революции». Речь шла только о благотворительности. Вскоре было разъяснено, что будут выданы пособия вдовам, сиротам, старикам и увечным.

Чтобы окончательно успокоить буржуазию, Сен-Жюст несколько раз подчеркнул, что практически никто не должен опасаться за свою собственность. Вантозовские декреты к тому же полностью

остались на бумаге. Это был лицемерный маневр для изоляции Эбера и кордельеров. Вот этого-то они и не поняли и не могли понять, поскольку уже 17 вантоза, через три дня после грозных речей в Клубе кордельеров о восстании, Эбер разъяснил, что под этим словом понимался всего лишь «более тесный союз со всеми истинными монтаньярами Конвента». Оп опубликовал 22 вантоза специальный плакат, в котором объявил, что когда кордельеры завесили Декларацию прав черной вуалью, то этот акт «должен был способствовать более энергичным мероприятиям в защиту Национального Конвента и в поддержку революционного правительства».

Таким образом ни о какой реальной угрозе восстания «крайних» против Конвента не было и речи. Но 23 вантоза Эбер, Ронсен, Венсан, Моморо и еще группа секционных активистов были арестованы. Эти аресты произвели ошеломляющее впечатление на народ. Но народ безмолвствовал; ведь революционные комитеты давно уже потеряли свою независимость и прямо подчинялись правительству. Коммуна не выразила протеста. Ее вожди Паш, Шометт, Анрио не проявили никакой солидарности с кордельерами. Ведь сами они давно уже стали «национальными агентами», не пользовались самостоятельностью и тоже были обречены на гибель. Народ оказался заранее обессиленным и с ужасом наблюдал за расправой с его вождями.

Растерянность, оцепенение объяснялись крахом всей системы новых революционных духовных ценностей. Открыто втаптывалась в кровавую грязь возвышенная идея братства и равенства, служившая могучей движущей силой народного движения, которое толкало Революцию вперед с самого ее начала. Рушилась народная сущность, душа Революции, получившей смертельный удар, ибо без народной поддержки она неизбежно должна была перейти под безраздельное господство консервативной буржуазии. Конечно, такие люди, как Эбер, Ронсен, Венсан, Моморо, другие вожди санкюлотов, вовсе не были безупречными. У них хватало слабостей, ошибок, пороков. Но других лидеров у народа не было!

Прежняя духовная народная структура Революции уничтожалась вместе с этими людьми, которые при всех своих интеллектуальных и моральных несовершенствах выражали сознание, взгляды, мысли трудового народа, как бы примитивны они ни были. Чем она заменялась? Философией просветителей? Духом буржуазного либерализма? Нет, появилась иная уродливая и абсолютная ложная система мнимых моральных ценностей в противоестественном союзе с практикой террора. Грубая ложь, замаскированная утопией торжества искусственной, фальшивой морали, добродетели как ширмы для кровавой диктатуры террора.

Лицемерие робеспьеровской морали и добродетели явно раскрывалось уже тем фактом, что уничтожению подлежали лидеры народного движения, которое и привело монтаньяров к власти. Союз монтаньяров с народом разрубался топором гильотины.

Робеспьер поручил сделать обвинительный доклад против кордельеров Сен-Жюсту. Отныне «Архангел террора» взял на себя грязную работу по обоснованию кровавых расправ с политическими соперниками Неподкупного. Сен-Жюст, конечно, был талантливым молодым человеком. Но что он мог сделать, когда не существовало никаких фактов, оправдывающих смертную казнь?

Французы XVIII века не додумались до применения пыток для получения «признаний» обвиняемых. Ведь Великая французская революция несла на себе печать буржуазной ограниченности. Она так и не смогла до конца отделаться от абстрактного гуманизма века Просвещения. Даже переродившееся, глубоко развращенное властью сознание Робеспьера сохраняло остатки влияния гуманных аспектов философии Руссо.

Обходились по старинке обыкновенной клеветой да пышной риторикой, софизмами, причудливым смешением в кучу правых, левых и прочих «преступных клик», метафорическими образами, туманными, таинственными и бездоказательными.