Монтаньяры
Шрифт:
Собственно, они оказались мишенью нападок не сами по себе, а как представители революционной Коммуны, люди близкие к народу. Еще до созыва Конвента Ролан стал изображать Париж притоном разбойников. Верно, что жирондисты в конце концов станут жертвами революционного террора. Но еще более верно то, что они первые стали громко требовать репрессий и террора. В первые же дни жирондист Керсен провозгласил: «Пора воздвигнуть эшафот!» Естественно, для казни Робеспьера, Марата, Дантона и их друзей. 24 сентября Жиронда навязала Конвенту решение о назначении шести комиссаров, которым поручили подготовить обвинительный материал о «преступлениях» в Париже. Решено также создать для Конвента департаментскую стражу, составленную из представителей департаментов, где жирондисты имели влияние. Речь шла о формировании контрреволюционной
Несмотря на внезапность нападения, вожди монтаньяров приняли вызов. На трибуну поднялся Дантон. Он все еще пытается обезоружить злобного врага миролюбием и точно рассчитанной тактикой. Он предложил, чтобы попробовали обвинить его конкретно за его деятельность на посту министра. Естественно, желающих не нашлось, ибо невозможно было упрекнуть человека явно, очевидно сделавшего больше кого-либо для спасения отечества. Затем он отмежевался от Марата, предложив понять причины его крайней ожесточенности: «Я объясняю эти преувеличения теми преследованиями, которым подвергся этот гражданин. Я полагаю, что подземелья, в которые он был загнан, ожесточили его душу».
В ответ на обвинение в стремлении к диктатуре он сделал предложение: «Примем закон, карающий смертью каждого, кто выскажется в пользу диктатуры или триумвирата. Но, заложив эти основы, гарантирующие царство равенства, давайте уничтожим тот фракционный дух, который нас погубит. Утверждают, что среди нас есть люди, которые хотели бы раздробить Францию, покончим с этими абсурдными идеями, осудив на смерть их авторов».
Последнее было мягким по форме, но острым по существу обвинением жирондистов в федерализме, то есть в стремлении ослабить влияние Парижа и усилить власть департаментов. Закончил Дантон призывом к «святому единству», вызвав горячие аплодисменты. Напрасно Бюзо попытался ослабить эффект выступления Дантона; он подтвердил мысль, что «святого согласия» Жиронда как раз и не хочет.
Затем выступил Робеспьер. Уже говорилось о том состоянии упадка, в котором находился Максимилиан. Все обычно свойственные ему недостатки обнаруживаются как никогда ярко. Около часа он говорит только лично о себе, монотонно перечисляя свои заслуги с момента начала революции. Эта утомительная апология собственного «я» приобретает какой-то особенно навязчивый и злосчастный для него характер. Конвент откликается лишь непрерывным ропотом большинства и колкими насмешливыми репликами. Робеспьер отвлекся от собственной личности, лишь отрекаясь от Марата, и в конце речи, когда он поддержал предложения Дантона о гарантии против диктатуры и о единстве Франции. Это была одна из самых неудачных и слабых его речей.
Но вот на трибуну поднимается Марат. Разыгрывается потрясающе трагикомическая сцена. Человек, которого называют помешанным, одержимым, безумным, проявляет выдержку, самообладание, хладнокровие и блестяще полемизирует. А ведь это его ораторский дебют! Представители просвещенной, высокообразованной Жиронды, эти глубокие мыслители, знаменитые ораторы, государственные люди, ведут себя как взбесившиеся звери!
«У меня в этом собрании много личных врагов», — произносит Марат первую фразу, вызывая взрыв бешеной, истерической злобы, проявляющейся в диких криках. Марат спокойно призывает постыдиться, повторяет несколько раз призыв к стыду и… укрощает буйный Конвент. Затем он проявляет смелость и подлинное величие души: только что Дантон и Робеспьер отреклись от него, а он без всякого озлобления берет всю ответственность на себя!
«Господа, — говорит он, — мой долг перед справедливостью заявить, что мои коллеги, а именно Дантон и Робеспьер, постоянно отклоняли всякую идею диктатуры, триумвирата и трибуната каждый раз, когда я ее выдвигал; мне приходилось даже по этому поводу часто ломать с ними копья».
Марат не отрекается от идеи диктатуры. Напротив, он логично доказывает, что в борьбе против заговоров и козней королевской власти и аристократов не только допустимы, но и необходимы суровые и крайние меры. Он
Марат призывает к спокойствию и единству: «Перестанем, господа, растрачивать драгоценное время на бесполезные пререкания, на скандальные дебаты. Страшитесь подкрепить нелепые слухи, искусно распространяемые врагами отечества с целью задержать великое дело конституции».
Марат заставил Конвент выслушать себя до конца. Но тогда против Марата бросают лучшего оратора жирондистов Верньо, который не придумал ничего умнее, чем напомнить то, что Марата не зря обвиняли старые королевские власти или маркиз Лафайет. Теперь уже Верньо вызывает законное возмущение, ибо речь идет о солидарности лидера жирондистов с врагами революции! Образованный юрист забыл также правовую азбуку: избрание Марата депутатом Конвента автоматически аннулирует все старые обвинения против него.
Но позорный не для Марата, а для Жиронды спектакль продолжается: с трибуны зачитывают наиболее резкие призывы Марата к восстанию и к диктатуре. Тогда Марат требует зачитать заявление о его «новом пути» и добивается выполнения этого требования. Однако вносят проект декрета о немедленном аресте Марата, «этого тигра, который пишет кровавыми когтями». Два жандарма уже приближаются к Марату, ожидая лишь голосования, чтобы арестовать его. Марат снова требует слова, ему отказывают, но в конце концов он на трибуне и заявляет прежде всего, что он гордится обвинениями монархии против него, о которых говорил Верньо. Затем он вынимает пистолет, приставляет его себе к виску и заявляет, что убьет себя, если его попытаются арестовать. Жиронда отступает, а затем по предложению Кутона утверждается внесенный Дантоном декрет, объявляющий республику «единой и неделимой».
Народ, заполнивший трибуны, горячо приветствует Друга народа, одержавшего победу. У выхода из Манежа его ожидает толпа, восторженно встречающая его и провожающая до дома. Конечно, жирондисты будут продолжать яростные нападки на Марата. Но он, обнаруживая способность к тактическому маневру, обезоруживает их, делает беспредметной слепую ненависть жирондистов. Впрочем, он остается самим собой. Издаваемая им теперь «Газета Республики» украшается эпиграфом: «Пусть благосостояние покинет богатых и придет к бедным». Такое утопическое пожелание, конечно, импонирует санкюлотам, но отнюдь не укрепляет союз буржуазии и народа, столь необходимый для рождающейся Республики, ведущей войну с внешним врагом.
Итак, 25 сентября замысел жирондистов ниспровергнуть сразу трех виднейших монтаньяров потерпел провал. Ораторское фиаско Робеспьера и эскапады Марата не меняют исхода дела. Ну а Дантон просто выглядит победителем, ведь этот бурный день в Конвенте закончился принятием предложенного им антижирондистского принципа о «единой и неделимой» Республике. Однако именно ему жирондисты в это время наносят весьма ощутимый удар; Дантон вынужден оставить пост министра, занимая который он полтора месяца оказывал решающее влияние на судьбу Франции. Правда, формально он сам отказался от министерской должности, а вместе с тем и от министерского оклада. Это может показаться несколько странным, поскольку слабость Дантона к деньгам известна. Будучи министром, он получал бы 1250 ливров в месяц, а в качестве депутата Конвента лишь 547 ливров, да и то если не будет пропускать ни одного заседания: за участие в каждом полагалось 18 ливров. Но дело оказалось сложнее. От министров жирондисты коварно потребовали отчета об израсходовании крупных сумм. Ролан демонстративно представил детальный отчет. Дантон отказался сделать это, поскольку никаких документов о деньгах, выплаченных шпионам, которых активно использовал Дантон, просто не могло быть. Дантон прямо заявил в Конвенте: «Есть расходы, о которых здесь нельзя говорить. Есть оплаченные агенты, которых было бы неполитично и несправедливо называть. Есть революционные поручения, требуемые свободой и неизбежно связанные с огромными денежными жертвами. Когда враг захватил Верден, когда отчаяние охватило лучших и наиболее смелых граждан, Законодательное собрание нам сказало: «Не экономьте! Расточайте деньги, если это необходимо, чтобы оживить доверие и дать импульс всей Франции». Мы сделали это…»
Перед бегущей
8. Легенды Вселенной
Фантастика:
научная фантастика
рейтинг книги
