Шрифт:
Стивен Кинг
Мораль
Едва переступив порог, Чад понял: что-то случилось. Нора была уже дома. Она работала с одиннадцати до пяти, шесть дней в неделю обычно он приходил из школы в четыре и успевал приготовить ужин к ее возвращению, часам к шести.
Она сидела на площадке пожарной лестницы, куда он выходил покурить, и держала в руках какие-то бумаги. Взглянув на холодильник, он увидел, что с него исчезла распечатка электронного письма, которую он прилепил туда магнитиком почти четыре месяца назад.
— Эй! — позвала она. — Иди-ка сюда. —
Он сократил норму до одной пачки в неделю, но жена все равно была против. И не только потому, что курить вредно, а в основном потому, что дорого. Ведь каждая сигарета — это на сорок центов дыма.
Он вылез наружу и сел рядом с ней. Она переоделась в джинсы и одну из своих старых блузок — значит, вернулась не только что. Его недоумение росло.
Некоторое время они молча смотрели на свой маленький кусочек города. Он поцеловал ее, и она ответила рассеянной улыбкой. Распечатка письма от его агента лежала у нее на коленях, а еще — папка с выведенной большими буквами надписью «КРАСНОЕ И ЧЕРНОЕ». Его шуточка, хотя смеяться было особенно нечему. В папке хранились их финансовые документы: счета за коммунальные услуги, отчеты о расходах по кредитным карточкам, страховые квитанции, — и в итоговых строках была сплошная краснота. Обычная история для сегодняшней Америки — не хватает, хоть тресни. Два года назад они стали поговаривать о ребенке. Теперь же все их разговоры сводились к тому, как бы вылезти из ямы и, может, слегка подкопить, чтобы уехать из города и чтобы при этом за ними по пятам не гналась толпа кредиторов. Перебраться на север, в Новую Англию. Но не сейчас. Здесь они, по крайней мере, хоть что-то зарабатывали.
— Как в школе? — спросила она.
— Нормально.
Ему и правда грех было жаловаться. Но кто знает, что будет, когда Анита Бидерман вернется из декрета? Возможно, в триста двадцать первой районной уже не найдут для него работы. В списке подменяющих он стоял высоко, но когда все штатные учителя были в строю, это не помогало. Иногда, лежа в постели и дожидаясь сна, он вспоминал мальчика из рассказа Д. Г. Лоуренса — того, что качался на деревянной лошадке, выкрикивая: «Денегдолжно быть больше!»
— Ты рано пришла, — сказал он. — Только не говори мне, что Уинни помер.
Она словно бы чуть растерялась, потом улыбнулась. Но они были вместе десять лет, последние шесть — официально, и Чад знал, когда что-то не так.
— Нора?
— Он отправил меня домой пораньше. Чтобы подумать. Мне есть о чем подумать. Я… — Она качнула головой.
Он взял ее за плечо и повернул к себе.
— Ты — что, Норри? С тобой все в порядке?
— Да ты кури. Сегодня разрешается.
— Скажи мне, что стряслось.
Ее выкинули из Мемориальной больницы Конгресса два года назад, в ходе «реорганизации». К счастью для корпорации «Нора и Чад», она приземлилась на обе ноги. Получить место домашней сиделки было крупной удачей: один пациент, бывший священник, поправляющийся после удара, тридцатишестичасовая неделя, очень приличное жалованье. Она получала больше мужа, причем заметно. А на две зарплаты почти можно прожить. Во всяком случае, до возвращения Аниты Бидерман…
— Сначала давай обсудим это, — она подняла письмо агента. — Насколько ты уверен?
— В том, что сделаю работу? Вполне.
Пока что городские школы не собирались размораживать свои штаты, и ничего лучше подмен Чаду не светило. Он был во всех списках, однако должности с полной занятостью в ближайшем будущем для него не просматривалось. А если бы она и нашлась, существенной прибавки это не сулило — разве что все стало бы надежнее. В качестве подменяющего он иногда проводил на скамейке запасных целые недели.
От тоски и желания чем-нибудь заполнить томительные часы, пока Нора ухаживает за его преподобием Уинстоном, Чад принялся сочинять книгу, которую назвал «В мире дикой природы: скитания учителя-заместителя по четырем городским школам». Слова давались ему с трудом, а в иные дни и совсем не давались, но к тому времени, когда его призвали во второй класс в Сент-Сейвиоре (мистер Карделли сломал ногу в автомобильной аварии), он сумел закончить три главы. Нора взяла их почитать с тревожной улыбкой: какой женщине приятно сказать своему спутнику жизни, что он зря тратил время!
Но он тратил его не зря. Истории, которые он рассказывал о своей работе, были забавными, оригинальными и зачастую трогательными — гораздо интереснее тех, что она слышала от него за ужином или когда они вместе лежали в постели.
После долгих усилий Чад наконец отыскал агента, согласившегося хотя бы взглянуть на восемьдесят страниц, которые он с таким трудом вымучил из своего увечного старенького ноутбука. В имени агента слышалось что-то цирковое: Эдвард Ринглинг. Он оказался щедр на похвалы и скуп на обещания. «Возможно, мне и удастся раздобыть для вас контракт, если вы добавите к этим главам примерный план всей книги, — писал Ринглинг, — однако гонорар наверняка будет очень скромным, намного меньше того, что сейчас дает вам преподавание. Я посоветовал бы вот что: напишите еще глав семь-восемь, а то и всю книгу целиком. Тогда я смогу выставить ее на аукцион и добиться для вас гораздо более выгодных условий».
Звучит разумно, решил Чад, но только для того, кто наблюдает за перипетиями литературной жизни из окна комфортабельного офиса на Манхэттене. А как быть тому, кто мечется по районам — неделя в одной школе, три дня в другой, — изо всех сил стараясь обскакать счета? Письмо от Ринглинга пришло в мае. Теперь был уже сентябрь, и хотя лето для Чада выдалось относительно неплохое благодаря летней школе (боже, благослови тупиц, иногда думал он), к его рукописи не прибавилось ни единой странички. И дело было не в лени: просто когда преподаешь в школе, пусть даже подменяя других, чувствуешь себя так, будто тебя все время дергают за вожжи, привязанные к какому-то важному участку твоего мозга.
— Сколько времени тебе нужно, чтобы закончить? — спросила Нора. — Если ни на что больше не отвлекаться?
Он вынул сигарету и закурил. Ему очень хотелось дать оптимистичный ответ, но он подавил это желание. Что бы у нее ни случилось, она заслуживает правды.
— Минимум восемь месяцев.
— И сколько, по-твоему, сможет выколотить для тебя мистер Ринглинг, если устроит аукцион?
Насчет этого Чад уже сделал свои прикидки.
— Думаю, аванс будет где-нибудь около ста тысяч долларов.