Мордовка
Шрифт:
Чтобы начать разговор, он спросил:
– А где Оля?
– Где! Чай, сегодня у добрых людей праздник, - в церковь с дедушкой ушла...
Павел миролюбиво сказал:
– Вот этого я не понимаю: зачем трёхлетнего ребёнка водить в духоту, по дождю.
И остановился, вспомнив, что он уже не однажды говорил именно эти слова в ответ на такую же фразу жены.
Тесто запищало под её руками ещё громче, и стол заскрипел.
"Сказать ей: вот до чего ты довела меня - видишь? Вот куда
Что-то вспыхнуло в нём, он подошёл к ней, положил руку на круглое её плечо.
– Не лезь!
– крикнула она, стряхнув его руку, и покраснела так, что даже шея у неё налилась кровью.
– Поди к чёрту, - а то так и тресну наотмашь!
Выпрямилась и, поправив волосы руками, выпачканными в тесте и муке, стала седая.
В дверь вошёл Валек с Олей на руках, снял очки и, сверкая глазом, возгласил:
– Бог милости прислал...
– Пап-пап!
– закричала девочка.
Павел хотел взять её, но, вспомнив о том, где провёл ночь, угрюмо сгорбившись, пошёл мыть руки.
Целый день жена фыркала, а тесть неутомимо издевался:
– Что же, господин социал-политик, не жуёте пирог? Вы - жуйте, до победы рабочего сословия, когда у всех нищих пироги будут, - весьма ещё далеко!
– Вы бы не дразнили меня!
– неохотно отозвался Павел.
– Ведь ничего не выйдет из этого...
– Так. Верно!
– соглашался Валёк.
– Ничего не выйдет...
А через несколько минут - снова начинал:
– Сапожки ваши починил я - видели?
– Видел.
– Довольны?
– Спасибо.
– Дарья, - посоли спасибо, я его съем, когда жрать нечего будет...
По стёклам окна шаркал дождь, на чердаке метался ветер и стучал чем-то. Над крышею скрипела сосна, где-то бухала неприкрытая калитка, гремела щеколда и пела-плакала вода, стекая в кадку. В комнате было сумрачно, пахло печёным луком, кожей и смолой.
Маков видел, что дочь чувствует настроение: она смотрит на всех боязливо спрашивающими глазами и морщится, собираясь плакать.
"Что ж с ней будет?" - думал он, следя за ребёнком и чувствуя себя виноватым перед ним.
– Иди-ка ты ко мне, девочка!
– позвал он её, простирая руки, но когда Оля побежала к нему, мать, поймав её, крикнула:
– Не смей!
Оля заплакала, ткнувшись личиком в колени ей, но мать, вскочив на ноги, оттолкнула её в угол:
– Иди, ляг, дрыхни! Чтобы не видать мне тебя...
Павел тоже встал. Лицу его было жарко, а по спине пробежал острый холодок.
– Если ты, - сказал он, подвигаясь к жене, - посмеешь ещё когда-нибудь...
Жена подставила ему лицо и шёпотом, полным боли и ненависти, просила:
– Ну - бей! Ну - ударь!
А тесть, схватив колодку, прыгал и орал:
– Вот оно-о! Вот
Павел оттолкнул жену и, схватив шапку, бросился вон. Бежал под дождём и с отчаянием думал:
"Не крикни он - я бы её..."
Встречу, обливая ноги ему, неслись ручьи грязной воды и ветер обдавал лицо холодной, колкой пылью осеннего дождя.
И вот он снова у этой девушки - сидит за столом, сбросив на пол мокрый пиджак, и, размахивая одной рукой, а другою потирая горло, торопливо говорит:
– Я - не зверь! Я понимаю - она не виновата...
Девушка озабоченно вертится по комнате, точно кубарь, подгоняемый невидимыми ударами; ставит самовар, ломает лучину о колено, шуршит углями, и всюду за нею развеваются, точно серые крылья, концы платка, накинутого на голые плечи.
– Вот я пришёл к вам, - у меня есть товарищи, а рассказать им об этом - стыдно, хотя и они тоже, наверное, знают такие дни, когда в доме все мучают друг друга, - за что? Скажите - за что?
– Я же не знаю, - услыхал он негромкий ответ.
– Въедается всем эта гнилая жизнь в кости, в сердце, и - однажды вдруг душа заноет, заболит скверною злостью...
Девушка подошла к нему, осторожно пощупала его рубашку и сказала, мигая:
– Мокрый вы, - а у меня ничего и нету... Как же?
– Бросьте!
– попросил он, схватив её за руку.
Тихонько освобождая пальцы, она озабоченно продолжала:
– Простудитесь, захвораете! Рабочему человеку это беда!..
Освободясь - ушла в сени, но тотчас явилась снова, принесла какое-то цветное тряпьё и, грея его над трубою самовара, равнодушно уговаривала гостя.
– Вы - переоденьтесь... это хоть и женское, да сухое...
И, бросив тряпки на стол, снова ушла в сени, а Маков смотрел вслед ей и точно сквозь сон соображал:
"Судьба! Что за глупость - судьба? Просто - куда пойдёшь? А ей - всё равно".
Откуда-то со стороны подползали, извиваясь, едкие укоры, точно их тесть шептал тонкими губами:
"Что - прижало? Товарищи, а? Ты почему, в этот трудный час, к товарищам не прибежал, - ты бы к ним! Ага-а, - стыдно?"
Он крепко приглаживал свои ёжиком остриженные волосы и обиженно усмехался.
– Что же вы?
– деловито спросила хозяйка, заглядывая в дверь.
Мокрое платье прилипало к телу, вызывая неприятный озноб. Павел быстро сорвал его и завернулся в длинные женские одежды.
– Вот и хорошо, - сказала девушка, входя.
– Смешно?
– спросил он.
– Смешно, - согласилась девица, но на лице её не было и тени улыбки.
Павел впервые пристально и бесцеремонно осмотрел её: коренастая, маленькая, со скуластым лицом и узкими, невидными глазами.