Море для смелых
Шрифт:
Аппаратчица Клава Делямина, к которой прикрепили для обучения Лешку, записывала в это время в журнал сдачи и приема смены температуру в омылителях, кислотное число. Омылитель, с первого взгляда прозванный Лешкой крокодилом, красный, с тремя трубами, скорее походил на допотопный паровоз. Он сегодня не работал, поэтому в ход пустили доомылитель — гриб с приземистой ножкой.
Попахивало парафином.
Странное дело: первые дни этот запах преследовал, казалось, пропитал одежду, волосы, воздух. Теперь Лешка его почти не
Так, наверное, свыкается с кисловатым запахом окалины кузнец, с запахом печатной краски — типографский рабочий.
Около двух часов ночи Клава сказала, что пойдет вздремнуть, и аппарат остался на полном попечении Лешки. Это ее очень обрадовало: можно было действовать самой. Она старательно начала следить через смотровой фонарь, держится ли пена на одном уровне, нет ли опасности выброса, — тогда неделями соскребай оксилат с пола.
Корректируя, Лешка прикрывала щелочь, пропускала пар в змеевик, внимательно наблюдала за КЧ. Магию этого КЧ она уже успела усвоить. Химики произносили его здесь на десятки ладов: почтительно и угрюмо, с горечью и радостью. Когда полученную продукцию испытывали в лаборатории на КЧ, устанавливая кислотное число, все с тревогой и надеждой ждали: каким оно будет?
И как все радовались, когда КЧ не подводило!
«Наверно, есть КЧ и в характере человека, — размышляет Лешка под мирное посапывание аппаратов. — Жизнь устраивает ему свои пробы, испытывает, как умеет он преодолеть трудности, решать самые сложные вопросы…»
Шеремет больше не пишет. Может быть, она не права, что не ответила ему. Панарин говорит: «Самая сильная — первая любовь». Подумаешь, специалист! И почему первая? Что же, потом может быть вторая, третья?.. Должна быть единственная. А не так, как у шофера-усача, — любвишки. Перед отъездом он переключился на Анжелу. Серенады ей распевал. Она слушает, хохочет. Как же, лестно: совсем взрослый, а по ней, девчонке, вздыхает!
Лешка ночью прокралась на веранду и вылила кислое молоко в карман пиджака усача — пусть знает! Ухажер! Не человек, а, как папа говорит, охапка пустяков! Так и уехал опозоренный: все узнали о молоке, на смех подняли.
Все же спать хочется — глаза смыкаются сами. Особенно на зорьке, как сейчас. Сколько днем ни спи, а, видно, природа свое берет. Так бы и свернулась калачиком прямо здесь, у рабочего места.
Полы помыть, что ли, чтобы сон разогнать, — так еще рано их мыть их.
Шипение и посапывание аппаратов сливаются в однообразный укачивающий шум. Нет, не надо ему поддаваться!
Лешка встряхивает головой. Вон в дальнем конце ходит по цеху маленький, напыженный инженер Бугров. Он старается важностью прикрыть слабые знания. Но ребят не проведешь, и они прозвали его Бугорком — так, едва заметный бугорок на ровном месте. Девчата даже издеваются над ним. Алка Звонарева наверху, на втором этаж положила обрубок трубы и, возвратившись
— Как вы думаете, это труба из воздуходувки?
Он, как голубь-дутыш, попыжился; задрав голову вверх, ответил:
— Я думаю, из воздуходувки.
И Лешка не утерпела, чтобы не разыграть его. Как-то вывинтила по ошибке гайку, стала просачиваться вода. Ну, исправила сразу, Бугорку сказала испуганно:
— Где-то разрыв.
Он забегал, панику поднял. Смехота одна!
Аппараты дышат с усталым присвистом. Серый рассвет прокрадывается на цыпочках в цех через широкие проемы окон, прячется за автоклавами. Потом розовые тени ложатся на лицо, кафельный пол, приглушают усталый шум аппаратов.
Позевывая, к Лешке подходит Клава Делямина, спрашивает с деланной заинтересованностью:
— Ну как, овладеваешь?
— Все в порядке, — рапортует Лешка. — КЧ хорошее, — и, закатав рукава синей сатиновой блузы, начинает надраивать пол.
Перед возвращением в Пятиморск разыграли в лотерее патефон. Еще когда купили его, каждому выдали билет.
Счастливицей оказалась Надя Свирь. Вот так и бывает в жизни: Надя не танцует, а ей достался патефон. Таскал его Потап.
Это Панарину показалось немного странным. Хотя почему тяжеловесу-любителю и не размять мускулы?
До областного города ехали поездом. Стась и Потап в вагоне дурачились. Подходит Панарин к Потапу, прикладывает ладонь к его голове, сообщает:
— Температура семьдесят семь градусов.
— Откуда? — встревоженно спрашивает Лобунец, придавая своим светлым глазам бессмысленное выражение.
— Тридцать семь своих и сорок чужих, — меланхолично поясняет Стась.
— Виноват, что вяловат, — закатывает глаза к потолку Лобунец.
В областном городе с вокзала на пристань добирались трамваем.
Лобунцу очень понравилась надпись на заднем борту грузовика, идущего впереди трамвая: «Не уверен — не обгоняй!»
— Вот это дельно! — восторгался он.
У причала ждал теплоход. Лешка первой вбежала на палубу.
Шумная перекличка провожающих, медный голос колокола, прощальные взлеты платков, громкая команда капитана — все слилось в праздничную суматоху.
Поплыла яркая зелень прибрежных рощ, стремительно пролетели на пенных крыльях глиссеры, потянулись деревянные пристани на якорях, ведра с варенными в укропе раками у причалов, волны, вытаскивающие на берег рыбачьи сети, паромы с двуколками и автомашинами, вороньи пляжи, купающиеся у берега мотоциклы и газики, кобчики, застывшие над сочными травами лугов, голопузые мальчишки, ныряющие со свай.
Вот, тяжело взмахивая крыльями, пересекла реку цапля, скрылась в прибрежных зарослях. Крохотной моторкой промчалась впереди теплохода утка-нырок, исчезла под водой и снова забелела трепещущими крылышками.