Море для смелых
Шрифт:
Все началось с ученика Сатановского — «орешка», о котором только и слышно было в учительской.
Более близкое знакомство Леокадии с ним произошло при несколько необычных обстоятельствах. Как-то во время практики шла она мимо ухабистого спуска к реке. Дети затеяли здесь опасное катание: садились в санки и мчались вниз, подпрыгивая на колдобинах чуть ли не на метр. Среди лихих наездников был уже немного знакомый Леокадии по ее пятому классу Сатановский. Он собирался снова съехать с горы, когда Леокадия, подойдя ближе, сказала, что кататься
— Вам самим слабо съехать, вот вы и запрещаете!
В детстве Лешка вытворяла фокусы и похлестче: обливала водой на морозе коровьи ляпанцы и на них, кружась, съезжала с обрыва к морю.
— Трусите? — издевался Сатановский.
Окружившие их мальчишки с презрением смотрели на нее.
Леокадия отодвинула Сатановского от санок, боком упала на них и помчалась вниз.
Сатановский встретил ее почтительным возгласом:
— Сила! — и пошел в школу.
Но окончательно «орешек» поддался несколько позже.
Сатановский дежурил по классу. В перемену, выгоняя учеников в коридор и размахивая металлической цепочкой, он слегка задел ею обидчивого Блохина. На уроке физики Блохин, сидевший рядом с Сатановским, встал и заявил учителю, Николаю Ивановичу, что его сосед все время что-то поет и мешает слушать. Физик, толком не разобравшись в обстоятельствах дела, но памятуя о дурной репутации Сатановского, выгнал того из класса. У дверей класса Леокадия и увидела безвинно пострадавшего. Он рассказал все, как было, и Юрасова поверила ему. На перемене она подошла к Блохину.
— Ты наговорил на Сатановского! — гневно обрушилась она.
Застигнутый врасплох Блохин не стал отпираться.
— А почему он ударил…
— Иди сейчас же в учительскую и скажи правду Николаю Ивановичу. И в классе признайся, что обманул… Иначе это сделаю я.
Блохин подчинился, а Сатановский стал верным оруженосцем Леокадии Алексеевны, требовал, чтобы класс на ее уроках «тише мухи сидел», потому что «ей могут за нас двойку поставить и выгнать из университета».
После всех этих происшествий Леокадия решила остаться в школе «по совместительству» пионервожатой. Позже ей дали отменную характеристику. Просто неловко было читать: и волевая, и энергичная, и верит в Человека, и справедливая, ну прямо Макаренко космического века!
Да, еще одно обстоятельство повлияло на решение Леокадии стать воспитателем. В этой школе химию преподавала изумительный мастер — Клавдия Семеновна. Она сумела придать «химический уклон» всей школе, и ее ученики поступали на химфаки, называли себя менделеевцами, во всем, даже в изяществе одежды, старались подражать любимой учительнице. Когда Юрасова поделилась с Клавдией Семеновной сомнениями: на производство идти или в школу? — та сказала, слегка картавя:
— Разве в школе мы не можем быть очень полезны нашей химии? И если по своему душевному складу вы чувствуете, что именно это — призвание
Но камни бросали!
В их группе на химфаке поднялся страшный шум. Саша Захарова кричала:
— Ты что, рехнулась? Променять производство на детский галдеж?
Павлик Громаков все спрашивал сочувственно, как у внезапно заболевшей:
— Ты хорошо подумала?
А в Пятиморске Григорий Захарович сокрушенно назвал ее предательницей, Стасик Панарин прямо рассвирепел, а Верочка — теперь уже не Аркушина, а Сибирцева, потому что вышла замуж за приехавшего к ней с Кубани учителя, — обняла подругу ласково за плечи:
— Ах ты, синечулочница моя!
Один папа отнесся к этому спокойно.
— Лишь бы ты наконец-то нашла себя.
— А я нашла! — убежденно ответила она.
И вот оказалась в Пятиморской восьмилетней школе-интернате и уже второй месяц преподает химию, работает воспитательницей 6-го класса «Б».
Когда-то, возвращаясь с шамекинской практики, Лешка мечтала заняться наукой о материалах будущего, создавать «вторую природу».
Но разве ребятишки — это не материал будущего? Разве не создают они, воспитатели, новую человеческую природу?
А все-таки в чем-то, совсем немножко, опасения Веры не беспочвенны. Ей, Леокадии, уже почти двадцать пять лет. Воистину — старая дева, и никаких, так сказать, перспектив. Впрочем, один воздыхатель здесь объявился. Да вон, кажется, он. Шествует к школе собственной персоной. Разглядим-ка вас издали, товарищ Генирозов.
Леокадия из озорства даже приоткрыла пошире окно.
Генирозов миновал школьный фруктовый сад, высокую беседку, затканную виноградом «изабелла», и стал подниматься по лестнице главного входа.
Нелепой была первая встреча Леокадии с Генирозовым. Она только-только появилась в интернате с направлением из облоно, поговорила с директором о своих будущих классах и заглянула в учительскую.
В длинной светлой комнате лицом к высокому трюмо сидел мужчина лет двадцати восьми и что-то старательно писал. Больше в учительской никого не было.
Он увидел ее в зеркале, деликатно привстал. Все еще продолжая смотреть в трюмо, поднялся в полный рост, повернулся к ней.
— Здравствуйте, коллега, — произнес он тихим, вкрадчивым голосом и подошел к ней с протянутой рукой, искательно поглядывая маленькими, неопределенного цвета глазами.
— Генирозов… Учитель изящной словесности. Откровенно говоря, слышал, что вы — местная обитательница и пожаловали к нам..
На Генирозове — красивый темно-серый костюм с короткими, высоко застегнутыми бортами, белоснежная нейлоновая сорочка. Нос у него — остренький, а над губой — шрам, словно у кота ус.
Узнав, что за Юрасовой закрепили шестой класс «Б», Генирозов посочувствовал.
— Классик, откровенно говоря, жуткий. Но не падайте духом — поможем. Простите, вы замужем?