Море и берег
Шрифт:
— А у тебя голова правильно работает! Шел бы к нам на корабль комендором, так ее так!
На улице было тихо, морозно. В небе шарили длинными руками-лучами прожекторы. Вот — погасли враз. Из-за облаков выплыл золотым корабликом месяц, сторожко глянул на притаившийся среди льдов Кронштадт.
У себя в квартире инженер Троицкий, облачившись в просторный серый костюм и вытянув ноги к печке, рассказывал жене про собрание:
— Понимаешь, как-то незаметно выросло новое поколение кронштадтцев. С виду мальцы, а ворочают большими делами. Послушала бы ты, как они сегодня выступали.
— Чем-то он напоминает нашего Алешу, — сказала Нина Михайловна и вздохнула. — Писем давно нет от Алешеньки… Как там сейчас, на Карельском фронте?
Троицкий покосился на портрет моряка с курсантскими «галочками» на рукаве и сказал:
— Будет тебе вздыхать. Писать ему просто некогда.
4
Предложенный Толей способ оправдал себя: заготовка листов пошла быстрее.
Про Толю напечатала заметку заводская газета «Мартыновец». В заметке, правда, было всего двенадцать строк, считая вместе с подписью ее автора — Чернышева, но Толе приятно было читать, что «на объекте тов. Троицкого отлично работает комсомолец А. Устимов. Недавно он внес рационализаторское предложение, позволившее…» Толя вдруг представил себе, как заметку эту прочтет Лена из котельного цеха, и ему стало еще приятнее.
В один из воскресных дней разрешили наконец свидание с Костей Гладких.
День выдался на редкость ясный, и с утра были две воздушные тревоги. После обеда Толя и Пресняков отправились в госпиталь, хотя ребята советовали переждать: того и гляди повторится налет, летную погоду немец не упустит.
По Октябрьской улице шел навстречу ребятам отряд лыжников — все в вязаных шапочках и белых маскхалатах, на груди автомат, за спиной вещмешок. Лыжи, поднятые, как пики, вверх, мерно колыхались над отрядом в такт взятому шагу.
Толя и Пресняков остановились, глядя вслед удалявшемуся отряду.
— Наверно, на Ленинградскую пристань идут, — сказал Толя.
— Ага. В рейд пойдут по немецким тылам.
— Вот бы с ними!
— Куда тебе! — Пресняков фыркнул носом. — Ростом не вышел. Видал, здоровые они какие? Физкультурники небось.
— Подумаешь, рост! — сказал Толя. — Не в росте дело…
Тут из-за угла вывернула на Октябрьскую странная процессия. Человек в платке и ватных штанах, заправленных в валенки, тащил сани, на которых возвышался старый, большой, перевязанный веревками шкаф; пожилая женщина в дохе шла за санями, упершись руками в облезлый бок шкафа; еще одна женщина, помоложе, шла рядом, неся в одной руке стул с плетеными спинкой и сиденьем, а в другой — зеленое ведро, из которого торчали кочерга и веник. Человек в ватных штанах, увидев Толю, остановился, поправил светлую прядь, выбившуюся из-под платка, и улыбнулся. Это была Лена.
— Устала? — спросила женщина в дохе. — Ну, отдохнем немножко. Теперь уж недалеко.
— Я не устала, мама, — ответила Лена и снова потянула сани.
Толя подошел к ней, решительно взялся за лямку.
— Давай помогу, — сказал он внезапно охрипшим голосом. — Куда везти?
Вслед за ним подошел Пресняков.
— Зачем, молодые люди? — сказала женщина в дохе, выходя из-за шкафа. — Сами управимся.
— Мама, это наши рабочие, — сказала Лена, глядя на Толю серыми глазами с лукавинкой. —
Лена засмеялась, а Толя почувствовал, что краснеет.
— Да нам не трудно, — буркнул он и впрягся в лямку, которую Лена охотно ему отдала. — Куда везти?
— На Красную улицу, — сказала Лена.
Толя налег грудью на ремень, рывком тронул сани с места. Пресняков забрал стул и ведро у второй женщины и пошел за санями. Лена шла рядом с Толей. Единым духом она рассказала, что они переезжают со своей квартиры к маминой сестре; их квартира очень большая и холодная, прямо сил нету, а у тети Кати комната маленькая и теплая, ну что ж, что тесно, тесноту стерпеть можно, это не холод, вот только шкаф очень тяжелый, она даже не хотела перевозить его, но мама очень привыкла к этому шкафу, так что пришлось везти.
— А у тебя как дела? — спросила она. — Карточку новую выдали?
— Выдали.
«Не читала она заметку в «Мартыновне», иначе сказала бы», — подумал Толя.
Протяжно завыла сирена воздушной тревоги. Толя остановился, растерянно уставился в небо. Высокая женщина в черной краснофлотской шапке, неизвестно откуда появившись, закричала мужским голосом:
— Чего рты поразинули? Давайте в убежище, быстро! Али жизнь не дорога?
Пришлось бросить шкаф посреди улицы и спуститься по темной лестнице в подвал ближнего дома. Здесь горела неизменная коптилка, колыхались тени.
— Ничего не видно, — сказала Лена. — Мама, ты где?
— Здесь, — отозвалась мать. — Господи, и сесть-то не на что.
— Как не на что? — сказал Пресняков. — Вот ваш стул, садитесь, мамаша.
Из угла донесся скрипучий старушечий голос: — До чего народ додумался: в убежище со своими стульями ходют. Ну и ну!..
— А как же, — сказал Толя не столько в угол, сколько в сторону Лены, — мы и шкаф с собой принесли, чтоб пальто повесить.
— Ты ври, да не завирайся, парень, — строго сказал невидимый в темноте мужчина.
Лена рассмеялась.
Тревога продолжалась недолго. Стороной, что ли, пролетели немецкие самолеты.
Остаток пути прошел без приключений, если не считать того, что при повороте на Красную улицу шкаф съехал в большущий сугроб и пришлось повозиться, чтобы водворить его на место.
Но самое мученье было впереди. Тетя Катя жила на третьем этаже, а лестница была узкая — старенькая деревянная лестница с певучими ступеньками и шаткими перилами. До первой площадки добрались благополучно. Шкаф тащили боком: верхний конец нес, пятясь задом, Пресняков, нижний поддерживали Толя и Лена. Но площадка оказалась слишком узкой, тут шкаф не развернешь. Ребята сделали несколько безуспешных попыток, запыхались, вспотели, выпачкались в известке. Шкаф не разворачивался, хоть ты тресни!
— Не идет, черт пузатый! — пробормотал Пресняков и, переведя дыхание, сел на ступеньку.
— Я же говорила, мама, что не пролезет, — плачущим голосом сказала Лена; ей было обидно и неловко, что ребята зря промучились. — Надо же, ей-богу!..
Мать Лены тоже чуть не плакала. Тетя Катя вздыхала, горестно глядя на темно-коричневую громаду. Один Толя не сдавался.
— Если б вот эту дверь открыть, — сказал он, меряя взглядом ширину обитой войлоком двери, выходящей на площадку, — можно было б занести один конец и развернуть… А иначе никак нельзя.