Море и берег
Шрифт:
Контр-адмиралу за пятьдесят. Он худощав, невысок и, как многие люди, не удавшиеся ростом, держится очень прямо. Волосы его сильно поредели и поседели, но — странное сочетание! — густые брови по-прежнему черны и карие глаза смотрят из-под них зорко и молодо.
Он включает электрический чайник. В раздумье стоит у книжного шкафа. Нет, читать не хочется. Идет в комнату Ирины (гулко отдаются шаги в пустой квартире). Здесь — следы спешных сборов: кинутый на спинку стула цветастый халатик, на кушетке — платье, видимо, отвергнутое в последнюю минуту, рядом — раскрытая книжка, конечно, на испанском языке. Контр-адмирал
До сих пор он не понимает, почему Ирина, поступив на филологический факультет, избрала испанский язык. Столько есть солидных вузов — медицинских, инженерных. Изучай, наконец, английский язык. Нет, пленил ее испанский… «Ах, папа, это так интересно — читать в оригинале Сервантеса! И потом — не забывай, что на испанском говорит почти вся Латинская Америка». Ну и пусть говорит себе на здоровье, он ничего против этого не имеет. Он вполне уважает испанский язык. Но вот что она, Ирина, будет делать со своей диковинной специальностью?..
В комнате пахнет духами. Контр-адмирал выходит на балкон. Здесь темно, прохладно и, если хорошенько прислушаться, можно различить смутный шум прибоя.
В этом году Ирина гостит у него недолго. После сессии была на школьной практике, потом ездила на уборку урожая. Через несколько дней снова уедет в Ленинград — последний курс осталось ей закончить. А пока — читает целыми днями. И на пляже, и дома не расстается с книжкой. Глаза себе портит… Она, конечно, добрая, умная девочка. Но наивная. Н-да. А этот франтоватый курсант — не из наивных, как будто. Знает, за кем ухаживать…
На кого же, черт побери, он похож? И почему мучит его, контр-адмирала, это загадочное сходство?
Не стоит ломать голову. Грустные мысли оттого, что он один в пустой квартире. Может быть, отдать две комнаты Алешину, командиру подводной лодки? У него большая семья, жалуется на тесноту… А ему и одной хватит. Вряд ли Ирина приедет сюда после окончания университета…
Голоса и смех на улице выводят контр-адмирала из глубокой задумчивости. Он слышит, как молодой уверенный баритон произносит:
— Мне б язык испанский! Я б спросил, взъяренный: ангелицы, попросту ответ поэту дайте…
Ирина смеется:
— Маяковский тут совершенно ни при чем. Вы напрасно нападаете. Вы знаете, сколько миллионов говорит на испанском?..
«Понеслась, — думает контр-адмирал. — Сейчас про Латинскую Америку скажет…»
Но там, внизу, вдруг стихло. Зашептались. Наверное, увидели…
— Папа, ты?
— Да, — говорит контр-адмирал, облокотившись на перила балкона. И, взглянув на белую форменку курсанта, неожиданно для самого себя прибавляет: — Зайдите, мичман.
И вот они сидят за столом. Контр-адмирал привык к тому, что окружающие побаиваются его. А этот курсант держится свободно, непринужденно. Не испытывает, так сказать, «священного трепета»…
Ирина хлопочет на кухне, ужасаясь тому, что чайник весь выкипел. Постукивают ее каблучки.
Курсант обстоятельно рассказывает о своей стажировке, о дипломной работе…
— Почему вы решили стать обязательно подводником? — вдруг резко спрашивает контр-адмирал, в упор посмотрев на курсанта.
Тот не отводит взгляда. Смело, спокойно смотрят серые, удивительно знакомые глаза.
— Решил потому, что подводному флоту принадлежит
«Просто все у тебя, — думает контр-адмирал. — Вырос на всем готовеньком, не изведал, почем фунт лиха…»
— Та-ак, — говорит он. И — неожиданно: — А какова емкость аккумуляторной батареи при двухсотчасовом режиме разрядки?
Он жестоко «гоняет» курсанта по устройству лодки. Ирина, вошедшая с чаем и печеньем, пытается перевести разговор на нейтральную тему, но контр-адмирал неумолим. Он ставит каверзные вопросы. Капельки пота выступают на высоком, открытом лбу курсанта. Но отвечает он толково. Даже позволяет себе щегольнуть неуставной терминологией: «винт-захват»… «циркуляшка»…
«Самоуверен, — думает контр-адмирал. — За словом в карман не лезешь. Но вот каков ты будешь в живом деле, в работе?..»
Ирина приглашает пить чай. Но курсант вежливо благодарит и отказывается:
— Срок увольнения кончается. Разрешите идти, товарищ адмирал?
— Пожалуйста… Как ваша фамилия, между прочим?
— Мичман Ковалев.
— Ковалев? — Контр-адмирал встает. — Не Петра ли Ковалева сын?
— Так точно. Сын Петра Ковалева. И сам — Петр Ковалев.
Вот оно что! Вот почему кажутся знакомыми эти серые глаза…
Ирина, взволнованная, раскрасневшаяся, провожает курсанта. Снова они о чем-то шепчутся в передней.
2
Когда-то, лет тридцать пять тому назад, сын рабочего Ижорского завода подмастерье Саша Панкратов (еще далеко не контр-адмирал!) впервые услышал о комсомольском призыве во флот.
До тех пор Саша, как всякий человек, имевший шестнадцать лет от роду, считал, что жизнь совершенно не удалась. Когда штурмовали Зимний, Саша был еще постыдно молод. В двадцать первом, когда он подрос, появилась надежда: в хмурый мартовский день его и других заводских комсомольцев зачислили в ЧОН [1] , выдали даже винтовки. Ребята ходили в ночной патруль, с нетерпением ждали отправки… Но Кронштадтский мятеж подавили без Сашиного участия, а винтовку безжалостно отобрали.
1
ЧОН — часть особого назначения.
И вот — комсомольский призыв!
Саша был уже основательно знаком с Жюлем Верном, Стивенсоном и капитаном Мариэттом. Он уже имел вкус к романтическим бригантинам и немножко разбирался в бегучем и стоячем такелаже. Кроме того, еще в детстве он видел на Неве четырехтрубные миноносцы, так что паровой флот также был не чужд ему. В губкоме комсомола спросили:
— Хочешь в морское подготовительное училище?
— Еще как хочу! — сказал Саша.
В дождливый осенний день, с путевкой губкома в кармане, он шагает в пестрой толпе ребят, съехавшихся в Петроград чуть ли не со всех концов страны. Потрепанные пальтишки, отцовские пиджаки. Картузы и треухи. Валенки, сапоги и даже лапти. Котомки с нехитрыми пожитками мало напоминают походные ранцы, и уж, конечно, никому из их обладателей не приходит в голову мысль о маршальском жезле…