Море-океан
Шрифт:
— Высказать море?
— Да.
— Значит, все это время ты сидел в своей комнате и высказывал море?
— Да.
— Но для кого?
— Не важно для кого. Главное — попытаться выразить его словами.
Кто-нибудь да услышит.
Они
— И чтобы высказать его, нужны все эти листы?
Дуд порядком намыкался, стаскивая по лестнице пухлый портфелище с бумагами.
— Вообще-то нет. Тому, кто подаровитее, хватило бы и нескольких слов… Поначалу и он бы исписал кипы страниц, но со временем нашел бы верные слова, такие, что разом передают все остальные, и вместо тысячи страниц вышло бы сто, потом десять; он дал бы им отлежаться, покуда лишние слова не отпали бы сами собой, и тогда можно было бы собрать оставшиеся и сжать их до малой толики, до такой горстки, что, приглядевшись и прислушавшись к ним, ты обнаружил бы одно, одно-единственное слово. Назвав его, ты назовешь море.
— Одно-единственное?
— Да.
— И какое же?
— Кто его знает. Любое слово?
— Любое.
— Ну, скажем, картошка.
— Годится. Или: на помощь. Или вот еще: и так далее.
Поди угадай, пока не найдешь.
Говоря это, человек из седьмой комнаты высматривал что-то в песке. Он искал камень.
— Послушай… — сказал Дуд.
— Что?
— А нельзя ли сказать море?
— Нет, море
Человек выпрямился. Он нашел камень.
— Тогда это просто невозможно. Невозможно, и все.
— Откуда нам знать, что возможно, а что невозможно.
Человек подошел к воде и зашвырнул камень далеко-далеко. Камень был круглый.
— Бульк, — сказал Дол, разбиравшийся в этом.
Но камень запрыгал по воде, едва касаясь зыбкой глади: раз, два, три — пружиня без счета. Смотреть на него было одно удовольствие. Он улетал все дальше и дальше в открытое море, как будто вырвался на свободу. Как будто и не думал останавливаться. И не остановился.
Наутро человек покинул таверну. Небо в тот день было особенное. Во весь опор неслись облака, поспешая домой. Дул сильный, но бесшумный северный ветер. Человек любил ходить пешком. Он взял чемодан, прихватил пухлый портфель с бумагами и зашагал по дороге, протянувшейся вдоль берега. Шел он ходко, не оборачиваясь. Поэтому не увидел, как таверна «Альмайер» оторвалась от земли и с легкостью распалась на тысячу осколков, напоминавших паруса.
Они плыли по воздуху, то взлетая, то опускаясь. Они парили, унося с собою все и вся: и эту землю, и это море, и слова, и дела — все, неведомо куда.
Быть может, в один прекрасный день кто-то почувствует такую усталость, что найдет это место.
КОНЕЦ