Море согласия
Шрифт:
Киржимы, подгоняемые попутным ветром, быстро неслись вдоль отмели. На подходе к Кумыш-тепе парусники круто повернули в море: теперь их с берега не было видно.
Смельчак, искусный дутарист, в блаженном состоянии принялся напевать песню за песней. Кеймир слушал и смотрел на свою пленницу. В груди пальвана теснились то тоска, то неосознанная радость..
Лейла, пережившая душевное потрясение и смирившаяся со своей участью, откинув голову, спала крепким сном. Волны, взлетая над бортом, забрасывали в киржим холодные брызги. Капельки горько-соленого моря падали на лицо девушки, но она ничего не чувствовала...
ОТЧАЯНИЕ
На Челекен Кеймир вернулся после того, как побывал в Гасан-Кули, купил для своей пленницы кетени
А в кибитке Булата убивалась в ревности Тувак. Выплакалась до последней слезинки, все подушки отсырели: не могла смириться гордая девушка, что Кеймир предпочел ей другую. Сколько ни старалась Нязик-эдже разубедить Тувак, что не женой ее пальван к себе в кибитку ввел, а добычей на хивинский базар, — девушка и слушать не хотела. Пробовал и сам батрак встретиться с Тувак, поговорить, но девушка пряталась от него: так велика была ее обида.
Вскоре вернулся с Красной косы Булат-хан. Проводил караван с русским офицером в Хиву и вернулся. Кият-ага на Челекен заезжать не стал. Предупредил Булат-хана, чтобы ждал гостей — приедут сватами. Наказал Кият, чтобы челекенский хан место для жилья подыскал. К зиме Кият обещал поселиться на острове, да заняться торговлей. Расписал челекенцу, какую выгоду и богатство может принести торговля с русскими. Пообещал хану: будешь, Булат, вторым человеком на острове. Только надо той поскорее справить.
По приезде Булат-хан позвал к себе Нязик. Стал спрашивать: какие новости на острове, не случилось ли какой беды без него. Нязик, всхлипывая, начала объяснять:
— Беда, мой хан... Дочь твоя извелась, вся высохла — веточкой селина стала. Плачет днем и ночью...
— Кто же ее обидел? — встревоженно спросил хан.
— Кеймир обидел... В набег ходили — рейятку привез...
— Рейятку говоришь? — обрадовался Булат. — Так, так... Ну, рассказывай, рассказывай — какая она, благословил ли их мулла Каиб?
— Ай, что ты говоришь, мой хан! — всплеснула руками Нязик. — Какое там благословение! Кеймир и не думает с ней жить. В Хиву увезти хочет, во дворец хана. А Тувак плачет, не верит таким слухам.
— Вон, оказывается, какие тут дела, — насторожился Булат и спросил: — И ты, Нязик-бай, значит, разубеждаешь дочь. Обещаешь, что выдадим ее за батрака. Так? — Так, мой хан! — воскликнула Нязик. — Именно так!
— Нет, не бывать такому! — взревел Булат-хан. — Ту-вак будет женой Кията! Понятно я сказал?
Нязик-эдже хотела было что-то ответить, но услышав такое, — замолчала и долго сидела с открытым ртом. Не ожидала она такого удара. Наконец, придя в себя, выговорила удрученно, подавленно:
— Старый он, Кият-то... Что он будет делать с ней? Бедняжка...
— Не нам об этом гадать,— заворчал Булат. — Не твоего ума дело — определять: стар или молод. У тебя теперь другая забота. Иди, скажи Тувак такие слова, чтобы болезнь ее как рукой сняло... Иди, Нязик...
Старшая жена хана в этот день долго бродила по острову. Делала вид, что приглядывает, как женщины гребенчук рубят, а сама думала, думала, что же сказать Тувак. Счастья, только счастья она желала девушке. И не поворачивался язык у нее сказать слова черные. Уж лучше пусть другие скажут, — решила она и подошла к женщинам:
— Ох, горе мне, горе... Мы-то с ханом так надеялись на него, на Кеймира. Думал хан его своим помощником сделать. Дочь хотел ему отдать, а он рейятку привез. Клял, уверял всех,
Женщины охали, вздыхали, ругали Кеймира самыми злыми словами и жалели Тувак. Иное дело — была бы она у него четвертой. А то первой женой он рейятку сделал! Не насмешка ли это?!
Слух змеёю пополз по острову. Не только в ряду Булат-хана, но и в других кибитках, что разброшены за Чохраком, заговорили о Кеймире-батраке и его пленнице.
Ежедневные наговоры, один другого постыднее, окончательно обозлили Тувак. Сначала, слушая сплетни, она глотала горькие слезы, но постепенно стала равнодушной. С холодной, злорадной усмешкой слушала она женщин. Говорили они, что рейятка на пальване верхом ездит и быстро, как кошка, бегает по кошмам, ловит блох. Тувак посмеивалась и жалела бедного Кеймира. А он только и жил одной мыслью: ждал, когда соберется новый караван в Хиву. Сплетни о нем и его пленнице жалили его не больше чем собачьи мухи. Спокоен был батрак. Верил в правду и честь людскую.
Беззаботно отнесся Кеймир и к слухам о том, что к Булат-хану сваты от Кията приезжали. Пальван подумал — врут, наговаривают старухи. Посмеивался над ними. И над Лейлой беззлобно потешался:
— Ну и наделала ты переполоху, пери! Впору хоть и впрямь иди к мулле и проси благословения!
Лейла жила во второй кибитке вместе с матерью Кеймира. С первого же дня старуха заставила ее сучить пряжу и красить шерсть, доить козу и разжигать тамдыр. В красном длинном кетени и бухарских чувяках пленница украдкой выходила из кибитки, оглядываясь по сторонам, и приступала к делу. Поначалу старуха попрекала ее, кулаками в бока тыкала, приговаривала: «Попалась шайтанка под руку моему сыну! А на что ты ему нужна?.. Горе ты принесла в мою кибитку!» Беззащитная Лейла беззвучно плакала, не защищалась. Все покорно сносила. И старуха отступилась от нее. По ночам, когда в небе светила луна и тускло мерцали звездочки, Лейла рассказывала матери паль-вана о своей стране: о лесах и горах, о зверях и птицах. Рассказывала о том, как прошлой весной ездила с отцом и матерью в Тегеран. Ехали в карете через горы, ночевали в домах у богатых ашрафов. Встречались с английскими офицерами, и мать заставляла Лейлу произносить по-английски «гуд дей». А в Тегеране вечером ходили на площадь и смотрели на большую пушку Тупе-Морварид. Под стволом этой пушки проползали девушки и молили аллаха, чтобы он послал им хорошего жениха. Мать Кеймира удивлялась странностям персиян. Но с еще большим любопытством и интересом слушала сказки. Раздобрившись, она иногда звала девушку к себе в постель. Спали вместе. А на другой день повторялось все сначала. Кипятился в очаге чай, трещали сухие прутья в тамдыре...
Месяц почти прошел, как жила пленница на острове. Кеймир несколько раз за это время уезжал на Красную косу, к колодцам, где собирались в путь караваны. И вот в последний раз вернулся с вестью, что в следующую пятницу выходит караван, повезут купцы нефтакыл, ковры и пух лебяжий. Сказал Кеймир, подсаживаясь к своей пленнице:
— Ну вот, пери-ханым, наконец-то мы поедем с тобой в священный город к Хива-хану. Будешь жить у него — горя не узнаешь...
У Лейлы слезы выступили. Молящими глазами она посмотрела на старуху-мать Кеймира. Та склонила голову, вздохнула. Привыкла она к девушке. В последнее время доченькой стала называть ее, жалеть, как родную, стала. Частенько думала про себя: «Что ему далась эта Тувак! Только и всего, что чистая, без примесей. Но за нее калым большой нужен. А эта хоть и не туркменка, но лицом красива и характером нежна: слова плохого не скажет, потому что не вмещается в ее груди плохое. Эх, оставил бы ее Кеймир себе... А Тувак не по зубам сыну. Хоть и не верит в слухи Кеймир, но Кият точно присылал уже сватов к Булат-хану... Завтра я поговорю с Кеймиром... Может, согласится — не поедет в Хиву...»