Море вернёт янтарь
Шрифт:
— Зачем же вы… так? Ох какой вы!.. Простите, я ведь правда… не могла взять.
— Это вы меня простите, Даля, — первый раз тогда он произнес ее имя вслух и захотелось повторить. — Я поступил несерьезно, но вы не сердитесь, Даля.
Неловкость оставила их не сразу, шли молча, уже повернули в освещенный переулок, спускающийся к морскому пляжу, когда она спросила:
— Это правда?
— Что правда?
— Правда, что вам… дарить было некому?
— Но вы же видели, я пытался подарить. И убедился — некому.
Она остановилась, помолчала минуту, чертя носком туфли по песку, и вдруг прямо
— Хотите, я вас буду ждать? Каждое утро на берегу… Долго-долго буду ждать, пока снова не прилетите… Я люблю ждать…
Он готов был усмехнуться и ответить, что ждать совсем непросто, что детские игры уже не для него, но, как-то разом отмякнув, не посмел разрушить ее игру в самом начало, тем более что игра эта ни к чему не обязывала обоих.
— Только вы обещайте… прийти сюда, если к нам опять прилетите. Обещаете?
— Обещаю.
— Значит, я буду ждать…
Когда прощаешься с детством и сказки уходят, хочется их придумывать заново, самому. Но придумываются они на старый лад, поэтому, наверное, не сбываются. Так он подумал, обещая когда-нибудь снова прийти на тот берег.
Прощаясь, девушка весело сказала:
— Море вернет… ваше ожерелье. По камешку вернет. Только надо приходить на берег рано-рано… Помните Далю.
…Весь следующий день экипаж проторчал на аэродроме, ночевал в аэродромной гостинице, даже штурмана Соколов не отпустил, потому что вылет предстоял ранний. В небо поднимали машину, едва забрезжило. Самолет брил вздыбленную гриву зари, тяжело и ровно неся в рассветном небе свою темную китовую тушу, и штурман, склоняясь над полетной картой, бесконечно мурлыкал недавно переданную по «Маяку» песенку: «Приходи на свиданье, я томлюсь в ожиданье», — весело поглядывая на пилотов. Нимбы винтов за кабиной, отражая алый блеск зари, казалось, пытались нагнать Соколова, открыть в своем зеркальном свечении едва уловимый образ, и он время от времени косился назад.
— Чего оглядываешься, командир? — неожиданно спросил штурман, подмигнув Алешкину. — Или в гостях понравилось?
— А тебе?
— Мне дома лучше. Вам, холостякам вольным, везде дом родной, у меня же он в одном месте. Я ведь не такой законченный бродяга, как ты, командир. Ухмыляешься? Но тебе не понять счастливого человека, которого дома семеро ждут. Ждут, брат, семеро одного — вопреки всем пословицам.
Нет, Соколов в тот раз понимал радость штурмана, который через три часа будет дома. Понимал и тайно завидовал его радости, вспомнив, как тот перед полетом обещал сынишке привезти ветку живого кедра со спелыми шишками, а жена, тронув за рукав и тревожно улыбаясь, тихо сказала: «Главное, себя привези…» Привезет, куда он денется? И себя и ветку кедра.
— Однако шляпа же ты, Алешкин, — балагурил штурман, обернувшись к правому пилоту. — Такую невесту упустил, а! Я бы на твоем месте похитил ее да упрятал среди груза — поставил бы начальство и родственников перед фактом, прямо на борту и окрутили бы.
— Вы-то уж конечно бы, Петр Семеныч! — Алешкин покосился на командира. — Да ведь и вам пришлось бы для начала хоть согласия ее спросить.
— Согла-асия, — передразнил штурман. — Согласие, брат, дается на предложение. Хочешь хоть теперь поучу, как следует настоящему пилоту согласия добиваться? Давай сейчас,
— Петр Семеныч, можно я как-нибудь самостоятельно женюсь?
— Женись, брат, женись, — кивнул штурман. — Разумеется, если командир позволит. Как ты, командир, позволишь жениться лейтенанту Алешину на моей племяннице? — и скосил на Соколова хитрющие глаза.
— Ты своим штурманским оком лучше последи за той вон тучкой, — сдержанно отозвался Соколов, желая прервать балагура, который своими насмешками, кажется, метил совсем не в Алешкина. — Последи, говорю, а то как бы нам тепленькими в хороший циклон не нырнуть, с полным-то грузом!
— Мне сдается, что циклон в ином месте. — Штурман мигнул в сторону хмурого Алешкина.
Соколов промолчал и вдруг подумал: отчего эта девочка не пригласила поиграть в старые сказки лейтенанта Алешкина? У них-то, возможно, вышел бы счастливый конец…
Как в воду глядел штурман: через полтора месяца их тяжело груженный «ил» опустился на травяное поле знакомого аэродрома вблизи приморского городка. Разгружали их быстро, у экипажа было немного времени до вылета на далекие северные острова. Холодный ветер-листобой на глазах оголял деревья, в воздухе носилась седая листва, лишь кусты можжевельника по краю летного поля полыхали высокими зелеными кострами, словно раздуваемые ледяным бризом. Соколов подписывал документы в диспетчерской, когда его разыскал Алешкин.
— Командир! Тебя штурман ждет у пассажирского вокзала, говорит, что-то срочное.
Соколов удивился: у него не было никаких срочных дел, кроме служебных, — у штурмана вечно какая-нибудь блажь, — однако время до сбора экипажа оставалось, и он направился к аэровокзалу. Издали заметил грузную фигуру штурмана в потертом кожаном реглане, на девушку в синем пальто поначалу не обратил внимания.
Но штурман, завидев его, только рукой махнул и тотчас скрылся, а девушка медленно пошла навстречу Соколову.
— Даля? — Он даже остановился в изумлении, заново узнавая: вроде бы она подросла, стала старше или так казалось на холодном ветру…
— Дядя нам… позвонил. Вот я и приехала. Вы, наверное… торопитесь?
— Немножко. Четверть часа я свободен.
— И то хорошо…
Она медленно пошла вдоль ограждения аэродрома, Соколов — рядом, стараясь заслонить ее от пронизывающего сырого ветра. Она вдруг вынула руку из бокового кармана пальто, раскрыла ладонь — на ней лежали два янтарных камешка.
— Вот видите, первые. — Она улыбнулась. — Другие еще не вернулись, но море… обязательно их… вернет. Можете взять пока два.
— Что вы!.. Они ваши. И это же, наверное, другие.
— Но почему тогда они… с дырочками? — Девушка засмеялась.
— И все же они ваши. Ведь море подарило их вам… Неужели это правда?
— Что правда? — Она лукаво посмотрела ему в лицо, словно о чем-то стараясь напомнить.
— Правда, что вы ходили на берег?..
— Как обещала. Каждое утро. Иногда и… вечером. Если свободна. Я буду приходить еще долго-долго.