Море ясности
Шрифт:
Потом он начал показывать свое удальство. Он забегал вперед, строил рожи и, размахивая руками, плясал перед самым хоботом слона.
А слон шагал, не обращая на Ваську никакого внимания.
— Наверное, он из цирка убежал, — сказал кто-то.
Другой возразил:
— Как же, убежал! Это они его для рекламы выпустили. Чтобы народ заманывать….
Какой-то толстяк снял соломенную шляпу и тонким голосом пропищал:
— Это безобразие — так распускать слонов!..
Но Володя подумал, что никакого тут безобразия нет и вообще было бы
Распахнув калитку пошире, Володя призывно пощелкал языком, заманивая слона, но тот прошел мимо, даже не посмотрел на него.
Встречные машины сворачивали в сторону, нарушая правила уличного движения. Ослепительные зайчики весело прыгали на их разноцветных крышах и чистых стеклах.
Навстречу шел красный автобус. Он остановился и затрубил. Слон тоже остановился и тоже затрубил. Он, наверное, подумал, что встретил какого-то особенного, городского слона, и очень обрадовался.
По крайней мере, Володя подумал именно так. Он ходил с мамой в цирк, видел там много всяких зверей: шесть львов; медведей, если считать с медвежатами, трое; тюленей и то было два. А слон один. Ему даже и поиграть не с кем. Это разве жизнь?
Это Володя отлично понимает. Уж кто-кто, а он-то настрадался один в четырех стенах. Поэтому он очень сочувствует слону. И ничего нет особенного в том, что ему надоело сидеть в своем цирке и он вышел в такой хороший летний день на улицу подышать свежим воздухом.
Засмотревшись на слона, Володя забыл о своем недруге Ваське Рыжем.
За слоном гнались четыре очень красивых и, судя по всему, необычайно отважных человека. На троих были короткие красные куртки и брюки тоже короткие и красные, блистающие золотыми нашивками и пуговицами. Но, конечно, самым красивым и храбрым, несомненно, был четвертый человек. Он, бойко работая коротенькими ножками, бежал впереди всех, его голубой, расшитый серебряными звездами плащ взвивался выше его головы. Одной рукой он придерживал тюрбан, чтобы не потерять, а в другой у него был пучок моркови. Он кричал явно не по-русски:
— Борка, Борка, назад!
Остальные, размахивая булками, кричали русскими голосами:
— Борька, давай назад! Борька!
Они уговаривали слона вернуться обратно в цирк, но тот даже и не глядел в их сторону.
Когда слон затрубил, Васька от страха подпрыгнул и бросился к своему дому.
— Люди! — заорал он дурным голосом. — Спасайте меня!
Он упал и на четвереньках, как лягушка, запрыгал по тротуару.
Володя засмеялся, а в это время слон свернул куда-то в переулок, словно его и не было.
Сразу улица стала обычной и довольно скучной. А Васька Рыжий, сидя на краю тротуара, плевал в ладонь и растирал расшибленное колено.
— Эх ты, — сказал Володя, — слона испугался.
Поднявшись, Васька пообещал:
— Вот как дам!
Володя боком пошел к Ваське:
— Ты, дашь?
— Дам!
— А
— Пачкаться неохота, — проворчал Васька и пошел к своему дому, презрительно покачивая плечами.
— Лягушка рыжая, — вдогонку сказал Володя и повернул к своему дому.
Но едва он переступил порог калитки, как в ворота с треском ударился обломок кирпича. Володя выбежал на тротуар, но Васька плясал уже около своего дома и строил самые противные рожи.
Володя погрозил ему кулаком и ушел домой.
В УГОЛ НОСОМ
Закончив рассказ про слона, Володя хотел перейти к перечислению злодеяний Васьки Рыжего. Это необходимо было для того, чтобы мама могла вполне оценить тот шедевр, которым Володя заклеймил эту личность.
Рисовать Володя начал рано, лет с пяти. Тогда он считал, что для рисования годится любая поверхность: скатерть на столе, обложка книги, наволочки на подушках, собственные ладони, оконное стекло, фотографии, тетради из маминого портфеля, лысина деда, когда тот спит, пол, стены, печка, не говоря уже о заборах и тротуаре перед домом.
И доставалось же ему за это от мамы, от деда, от соседей. Особенно попадало от квартирантов, хотя как раз Ваоныч больше всего и был виноват в том, что Володя пристрастился к рисованию. Он сам давал Володе бумагу, карандаши, а иногда даже и краски.
Итак, Володя сидел за столом, вытирал посуду, которую мама мыла в белом тазу, и обдумывал, как бы ему убедительнее рассказать про Васькины злодеяния. Маме почему-то совсем не понравилось, что в ее отсутствие Володя выходил за ворота.
— Ты же дал мне слово, — строго сказала она.
— Так я и не выходил. Я калитку открыл, а он тут и шагает.
Мама постучала пальцем по столу и самым строгим голосом сказала:
— Чтобы этого никогда больше не было. А за то, что ты нарушил слово….
Она не успела договорить, потому что в это время с шумом распахнулась дверь и в комнату вбежал Ваоныч. У него был такой вид, будто за ним гонится привидение. Его буйные волосы клубились вокруг головы, как черный Дым, когда его крутит ветер. Он хватал руками воздух и дергал губами.
Володя сразу смекнул, в чем тут дело, и поспешно начал сползать со стула, намереваясь укрыться под столом.
Разгадав его намерение, Ваоныч налетел на него и схватил за руку.
— Что случилось? — строго спросила мама.
Но Ваоныч и ее схватил за руку и молча потащил на Двор. Говорить он не мог. Да и зачем тут слова? Не надо слов. Все было ясно и так. На досках забора густой оранжевой краской нарисовано что-то похожее не то на убитого горем крокодила, не то на крушение поезда.
Через забор перевесился Васька Рыжий. Он держал в руке старый истертый веник и старался дотянуться до оранжевого изображения. Могло показаться, что художник, размалевавший забор, пользовался вместо кисти Васькиной головой. Она была такая же ярко-оранжевая, как и краска.