Море ясности
Шрифт:
— Может быть, мы все-таки поднимемся наверх, — предложил Конников.
Мама вздохнула:
— Делать нечего. Ведите.
Дом стоял на вершине зеленого холма, окнами к реке. Он был срублен из толстых бурых бревен, покрыт дранью, которая за долгие годы так вымокла под дождем и так высохла под солнцем, что крыша казалась сделанной из старого серебра.
В задней стене тоже были окно и дверь под навесом. По обе стороны двери стояло, ощетинившись над крышей, множество разных шестов в багров. А пониже виднелось несколько
На низком крыльце сидела большая белая собака и лениво тявкала. Увидев Конникова, она очень обрадовалась, приветливо заскулила, застучала хвостом, но с места не тронулась. Она была на цепи.
Большую широкую поляну с трех сторон обступила тайга. Согретая щедрым весенним солнцем, она не казалась страшной, наоборот, она привлекала к себе своей таинственностью. Вот, например, это тропинка, которая начинается от самого крыльца, идет по краю холма и скрывается в тайге. Так и хочется пробежать по ней, чтобы узнать, что там на другом ее конце.
Как бы угадав его мысли. Конников сообщил:
— Вот эта тропинка ведет к домику Снежкова. Всего около километра.
Володя посмотрел на маму, вздохнул и ничего не сказал.
— У него, кстати, имеется моторная лодка, — добавил Конников.
Мама даже не вздохнула, как будто здесь никто ничего и не сказал.
Молча вошли в дом. Там была одна очень большая комната и отделенная от нее дощатой перегородкой вторая, маленькая. В большой комнате все было большое: две кровати, стол, накрытый розовой клеенкой, печь. Володе подумалось, что они забрели в дом, где живут великаны. От этой мысли ему сделалось не по себе: что они скажут, когда увидят у себя непрошенных гостей.
Но тут оказалось, что один из великанов — это Конников, потому что он начал хозяйничать, как у себя дома. А потом оказалось, что он как раз и есть главный хозяин этого дома.
— Располагайтесь, — сказал он. — Я не понимаю, почему вы боитесь этой встречи?
Снимая пальто, мама попросила:
— Можно об этом не говорить?
Конников повесил на гвоздь ружье и, расстегивая патронташ, мягко произнес:
— Я думаю, что надо бы поговорить. Я его лучший друг и знаю, как он ждет вас. Всю жизнь.
— Столько лет ждет? — тихо проговорила мама.
Конников спросил:
— Удивительно?
— Ох, нет! Страшно. И трудно поверить.
— Потом, наверное, он сам расскажет вам все, и тогда вы поверите. Только не надо думать, будто ждать так долго — это удивительно и даже страшно, а жениться за это же время несколько раз не страшно и не удивительно.
— Я так не думаю. Откуда вы взяли?
— Тогда вы должны увидеться с ним.
Мама села на скамейке у окна.
— А вы не думаете, что только одна я могу это решить?
Конников достал из шкафа хлеб и стаканы.
— Нет, не думаю.
— Почему?
— Около вас есть еще один человек.
— Он — ребенок.
Володя начал было прислушиваться
Голова назидательно сказала:
— Ребенок тоже человек. Только маленький. Вот в чем дело.
Голова исчезла, а мама поглядела на черное отверстие в полу и решительно пообещала:
— С ним-то я сговорюсь.
— Вы хотите сказать — уговорю, — послышалось из-под пола.
— Я всегда говорю то, что хочу сказать.
— И всегда без ошибки?
Показалась рука с миской, в которой было налито что-то очень густое и красное, похожее на варенье. Мама взяла чашку и поставила на стол. Выбравшись наверх, Конников закрыл подполье.
— Это моченая брусника, — сказал Конников, разливая в стаканы красную жидкость с ягодами. — С хлебом очень вкусно. Вот сахар, кто любит послаще. Придет Анна Петровна, будем ужинать.
Моченая брусника целиком захватила Володю: он обмакивал в терпкий сок серый необыкновенного вкуса хлеб, отчего он становился слаще всякого пряника. Корочкой он подхватывал кисловатые ягоды, хрустящие и свежие, как первый снег.
С первым стаканом он покончил в два счета. Съел бы еще, но взрослые, увлеченные своими разговорами, и сами ничего не ели, и других не угощали.
— Вы просто только поймите, — строго, как, наверное, на своих заседаниях месткома, говорила мама. — Вы поймите: ребенка нельзя уговорить, чтобы он кого-нибудь любил или не любил. Дети могут играть во что угодно, но только не в чувства. Их не заставишь дружить с тем, кого они невзлюбят. Они не умеют лицемерить. А уж если они привяжутся к кому-нибудь, тогда даже матери не под силу порвать эту привязанность. Вот чего я боюсь.
Конников слушал да помалкивал. Понял, наверное, что с мамой лучше не спорить. Воспользовавшись его замешательством, Володя сказал:
— Эта моченая брусника почему-то сразу кислая, сразу-сладкая и сразу горькая. Даже смешно…
— Дай-ка я тебе еще подсыплю, — догадался Конников.
Съел еще стакан брусники, а они все еще что-то обсуждают, отвернувшись к окну. Володя воспользовался обстановкой и сам «подсыпал» себе брусники в стакан и не пожалел сахару.
Он ел и даже не старался подслушивать, о чем они там говорят у окна. В конце концов самое замечательное во всем этом, конечно, брусника, а все остальное не стоит внимания. Давно выяснено, что разговаривать с мамой о Снежкове — дело бесполезное. Конников-то об этом не знает. Но уже, наверное, и он понял, вон как он глубоко вздохнул. Он вздохнул, и вдруг до Володи донеслось: