Море житейское
Шрифт:
Надя говорит: «Сто лет их не пела, а запели - все помню». Гармонист: «Ну, это мы вспомнили одну сотую». Светочка не знала ни одной, только строчку: «Стюардесса по имени Жанна». И братик ее тоже наших песен не знал. То есть каких же наших, это и его песни. А бабушка их? «Да я все забыла, жизнь-то какая у меня, не до песен, рот тесен».
Все это очень тяжело: уменьшается духовная сила России.
– Я ПЛЯСАЛА, плясала, себе в лапти налила. Сижу я и любуюся: во что теперь обуюся?
Эх, лапти вы мои, лапти, лапоточки, разносились, развились, стали как цветочки.
НОЧЕВАЛИ В ДЕРЕВЕНСКОЙ школе на полу, на огромной
ОСИНАЯ СЕМЬЯ: отец Ос, жена Осука, дочери Оска, Осячка, Осюч-ка, сын Осак, теща Осиха. Старшая дочь родила внучку Осинку. У них родня в Японии, в Осаке. А в вятской деревне, в Осиновке живет старая вредная тетка Осиниха.
БЫЛ ПОЭТ от счастья пьян, как красавец писаный. Шапки белые Саян примерял на лысину. (На Байкале, дни культуры «Сияние России».)
– НА ЧЕГО ЛОВИЛ? На короеда, на опарыша?
– На жеваных червей.
– Поверил: - А кто жевал? Сам?
– Жену просил, плюется, а теща рыбу любит, так она.
– Ведь противно.
– А рыбу любишь? Я за утро десять кило заловил. Тут пожуешь. Есть у тебя теща?
– Как не быть? Уж чего-чего, а тещи не миновать.
– Ну вот, с ней и договаривайся.
СДАЕТ МОНЕТАМИ большую сумму: - Куда мне столько, карман оттянет?
– Зато они не помнутся, не порвутся.
ЧТО-ТО СВЕРШАЕТСЯ в нас в дни, когда посещает какое-то томление, когда не работается. Ходишь из угла в угол, забываешь, зачем пошел во двор. Придумываешь дела. Вот снег огреб, вот увидел сломанный уголок у навеса над дровами. Дверь у террасы снимал, опиливал снизу, так как по весне террасу гнет, дверь заклинивает. Ходил, платил за соседский телефон, чтоб не стыдно было ходить к ним звонить. Трудно живут. Звонил детям. Хоть бы сказали: «Приезжай». Может, им без меня лучше. А мне плохо. Чего-то читал, чего-то ел. Как-то безразлично, что ем, что читаю. Стыдно - в церковь не пошел. Оправдываюсь тем, что делаю работу по благословению Патриарха. Не идет. Не идет, не бредет, не едет.
И все равно. Что все равно? Не знаю. Тяжелы такие дни.
НЕЗАБЫВАЕМОЕ КАЖДЕНИЕ митрополитом Питиримом. Бархатистые, звончатые, рассыпчатые звуки колокольцев. Владыка свершает кадилом стремительный полукруг, ослабляет натяжение цепочки, кадило летит вперед, как в свободном полете, и вдруг отдергивает его назад, будто стряхивает с него звуки, и будто вместе с ними отлетает ладанное облачко кадильного дыма.
АРКАША ПЛЯШЕТ: «Хороши, хороши деревенские гроши. Милый любит неохотно, ну и я не от души. Растяни гармонь пошире, ее нечего жалеть. Скоро ты не поиграешь, скоро я не буду петь. Ой, топнула я и гляжу на милово, как он носиком поводит, ягодка малинова».
РОССИЯ ПРИРАСТАЕТ небесами, Россия граничит с небесами. Конечно, Россия такая. Но кто ж это признает? Гораздо легче ее стащить с небес до своего понимания, то есть до такого, в котором не знают (знать не хотят) о Царстве Божием и о безсмертии. Нападения на Россию возросли при интернете. Сын родной порочит нашу жизнь: «Жили во лжи, кайтесь, Бандера хороший...» Называли нас совками, сейчас мы тюфяки, ватники, И в который раз все это надо перетерпеть. Да в какой это мы лжи жили? В нищете жили, да. Но бедность сильнее сохраняет душу, чем благополучие.
ЧТОБЫ ИЗМУЧИТЬ нервы всего за одну ночь, хватает двух комаров и одной мухи. И зудят, и жужжат,
– НА СВОБОДУ С ЧИСТОЙ совестью, как говорится, вышел. И что? И где жить? Весь оборвался. Как паспорт выправлять? И вид у меня -детей пугать. Жил в вагоне на свалке. В нем старик и бомжи. Он встает и - кашлять. Кашляет, кашляет, ставит чай. Полпачки на чайник. А бомжи рыбачили. Ротанов я не ел. И сикилявок не ел, они их марлей ловили. Наловят целый таз, не мыли, не чистили. Пропустят через мясорубку: «Сейчас такие котлеты будут!» Я - бежать. Не мог: рвотно. За нами приходили: давай пятерых на погрузку, деньги сразу. «Разгружайте в темпе вальса, чтоб машину не держать». А то не денег дадут, сунут пару пузырей водки. Ацетонной.
РОССИЙСКИЕ СМИ - антиопыт цивилизации.
– ПОЯСНИЦУ ТАК КРУТИТ, не передать. Врач говорит: «Надо змеиного яду. Сейчас рецепт выпишу». Говорю: не надо, лучше пойду к теще, пусть укусит. Та же змея.
ШАРМ ПО-ФРАНЦУЗСКИ - вроде как что-то завлекательное, а по-арабски - глубокая впадина, пропасть. Такой шарм. Такой Шарм аль-шейх.
А какие там рыбы в Красном море! Это елочные игрушки в синей воде, это аквариум редкостей. Их запрещают кормить, почему? Они же ж голодные же. Рано утром на пляже никаких запретителей, а рыбы меня ждут. А я с хлебушком. Все кипит вокруг брошенных в воду кусков. Съедят сколько угодно. Но вот съели, больше у меня ничего нет, но долго еще не уплывают, кружат, надеются, дармоеды. Наконец, нехотя ныряют в свой шарм.
МАХМУД: «Я ПО-ВАШЕМУ Юра. Я прихожу, меня уговаривают сесть. Потом уговаривают посидеть. Потом уговаривают встать. Еще скажу: покупайте в темных очках, продавцы читают по глазам. Минарет - это башиня с бальконами.
В Каире есть много ночных активностей. Место, где убили Анвара Са-дата. Сквозная пирамида. Смотреть каменные пушки. Памятник Рамзесу».
МЕНЯЮТСЯ И ПАЛОМНИКИ. Знакомая монахиня: «Становятся больше комфортными. Размещаешь раньше - всем довольны. Сейчас хочется условия получше. И капризы бывают: не туда везут, не так кормят. Рассказываешь, как было раньше, как ползли на коленях к Иерусалиму, на Голгофу, слушают, ахают, но на себя не примеряют».
О, ГОРНЯЯ! МАТУШКА Георгия узнала, посадила рядом с собой. На службе стоит с певчими. Уже ее в верхний храм везут на электромобиле. Помню, туда она нас привела в 99-м, все там было заросшим колючими травами, век стояли стены, возведенные еще до Первой мировой войны, и сегодня такое чудо.
И ВООБЩЕ, ОЖИВАНИЕ храмов - самое зримое и осязаемое возрождение России. А так: все плохо, все хуже, все мракобесней. Церковь спасает. И все. И еле-еле держится убиваемая школа и, конечно, армия, и еще чуть-чуть библиотеки.
ИНОГДА УЖЕ не верится, что жил, именно жил в Горней. И в Вифлееме, в Иерусалиме. А ночевал, молился всюду. Тивериада, Назарет, Хеврон, особенно Иерихон. Иордан во многих местах. Рамалла.
Да это только начни вспоминать. А Сирия, боль моя! Антиохия, Хомс, Пальмира, Маалюля. Дамаск. А Синай! Египет! Да вообще все Средиземноморье. Патмос любимый! И Кипр, и Крит, и Родос... Ночами выходил на палубу, молился по звездам на восток, к Святой земле, к северу по Полярной звезде. Я ли был это? Да. Вот этими, тогда еще не скрюченными пальцами делал торопливые записи. Вот, например: «Батюшка меня моложе в два раза, а по духовному возрасту старше».