Море
Шрифт:
— Марика, принеси ликерные рюмки, — сказала она и пригласила гостя к себе в комнату. — Чем порадуете, господин Марьяи?
Но, прежде чем бухгалтер успел раскрыть рот, госпожа Кинчеш, громко вздохнув, проговорила:
— Ах, как дивно проповедовал сегодня златоустый отец Казмер. Поверите, господин Марьяи, если бы я жила не здесь, а в Америке, то и тогда бы приезжала сюда к мессе. Гажика, какими словами начал отец Казмер свою проповедь?
Гашпар читал газету «Пешти Хирлап» [26] . Он неохотно поднял глаза, но ответил
26
«Пештские новости».
— Да-да, — закивала головой госпожа Кинчеш. — Из книги Исайи. «Поелику ты был опорой для слабых, опорой для бедных в их униженном положении, спасением от бури… когда гнев насильников был таков, как сотрясающий каменные стены ураган…» Я даже всплакнула, слушая его. Каждое его изречение, словно бичом, стегало меня по сердцу. Сколько грехов совершаю я каждый день…
— Но, сударыня, — запротестовал Марьяи, — ведь вы, сударыня, чище самого ангела, белее только что выпавшего снега.
— Не богохульствуйте, господин Марьяи, — зашептала хозяйка, затем посмотрела на дверь и громко крикнула: — Где же рюмки, Мари?
Девушка испуганно вздрогнула. Она стояла перед открытой духовкой и поливала маслом мясо. Горячий жир брызнул ей на руки, но она только поднесла их к губам и сразу же молча побежала с гранеными водочными рюмками.
Марьяи кашлянул, не зная, как ему продолжать разговор со своей начальницей.
— Ваша маленькая крестница, сударыня, Агика Чаплар…
Глаза госпожи Кинчеш увлажнились слезами.
— Никаких следов, никаких известий…
— Она оказалась коммунисткой и перебежала к русским, — вмешался Гашпар, отбросив в сторону газету. — Мама хочет видеть в людях только хорошее, у нее мягкое сердце, потому-то ее все и обманывают. Вместо того чтобы заставлять свою крестницу молиться ради спасения души, она посылает таким вот подонкам жареную утку… Так ей и надо, раз порвала с семейством Шомоди и вышла за коммуниста…
Лицо разгневанной госпожи Кинчеш налилось кровью. Такие разговоры, да еще в присутствии постороннего человека!
— Сын мой, не суди других, чтобы самому не быть осужденным… Перед ликом Христа мы все равны: если он в своей беспредельной милости мог простить своих убийц…
— А, не болтайте, — грубо буркнул сын и снова потянулся за газетой. — Вы и коммунистов скоро начнете прятать у себя под юбкой.
Госпожа Кинчеш сложила руки и со всей кротостью произнесла:
— Верно, сынок. Всякого, кто подвергается преследованию. Ибо человеческое сердце несовершенно и человеческий ум слаб. Разве мы вправе судить своих собратьев? Кто постучится, тому да будет открыто, кто голоден, тому господь дает кусок хлеба рукой благодетелей.
Балинт, стоявший до сих пор молча у стола и перебиравший пальцами кружевную скатерть, раздраженно вскинул голову.
— Выходит, вы, мама, считаете преступной священную инквизицию, сожжение еретиков? Вы, мама, может быть, стали бы защищать перед ликом Иисуса Христа даже торгашей?
— Сын мой, тот же самый Иисус Христос учит, что надо любить своего врага и что того,
— Полно вам, мама, прекратите свои разглагольствования. Лучше скажите…
— Когда нам дадут пообедать? — перебил Гашпар.
— В два часа.
— Тогда мы сходим к Яраи.
— И я бы не возражал, если бы молодые господа ушли, — начал Марьяи, — мне хотелось бы поговорить с вами наедине.
— Ну, в чем дело?
— Изволите помнить Шпитцей из Байя. Наши старые клиенты.
— Разумеется.
— Они бежали из концентрационного лагеря и сейчас скрываются здесь, в Будапеште. На первых порах они жили у кого-то из своих знакомых, но теперь им некуда деваться. Здесь, кроме Шпитца, его шурин с женой и двумя сыновьями.
— А я чем могу им помочь?
— Городской склад сейчас все равно пуст, их можно было бы спрятать там.
— На складе? Да ведь там нет ни постелей, ничего.
— О, им не до постелей. Кто спасает свою жизнь, тот проспит и на голой земле. Речь идет всего лишь о нескольких днях… Если бы вы, сударыня, согласились и изволили дать мне ключи…
— Разумеется. И когда вы собираетесь перевести их?
— Как только стемнеет.
— Только, бога ради, будьте осмотрительны, чтобы кто-нибудь не заметил. Да и у дворника есть ключ… погодите, не просите у него, это вызовет подозрение. Лучше отдайте Шпитцам ключ и от внутренней двери красильного отделения. Пусть прячутся там и очень осторожно ходят в туалетную, только чтоб не поднимали шума и…
— Все будет в порядке, не извольте беспокоиться, — ответил Марьяи, которому уже не терпелось скорее перевести беглецов на склад и получить деньги сполна.
— А что они там будут есть, несчастные?
— Что ж, я им буду носить кое-что…
— Шестерым? Да ведь они и приготовить ничего не смогут.
— Два-три дня можно поголодать.
— Я не возражаю. Пожалуйста, вот вам ключи. Марика даст немного сала. И будьте осторожны, дорогой господин Марьяи, чтобы, боже упаси, кто-нибудь из посторонних не заподозрил.
— Все будет в порядке. Да воздаст вам за это бог, — быстро произнес Марьяи и спрятал ключи в карман.
Вернувшись домой, Марьяи еще в коридоре услышал приглушенные голоса, раздраженный спор.
— Боже мой, да они с ума сошли, — подумал он и дрожащими от волнения руками повернул ключ в замке.
Все сразу умолкли.
Беженцы стояли возле дивана, на котором сидел пятнадцатилетии?! Чаба с пунцовым лицом.
— Чтобы я больше ни слова не слышал, — сказал Шпитц мальчику, затем простер руки в сторону вошедшего Марьяи.
— Наконец-то вы пришли, наш добрый спаситель.
— Что здесь происходит? — гневно спросил Марьяи. — По всей лестнице слышно. Вы что, и на складе собираетесь так орать?
— Я же говорил, чтобы ты заставил сына замолчать, — раздраженно повернулся Шпитц к Комору.
— Будьте спокойны, он будет молчать.
Чаба Комор, глядя на пол, упрямо повторил:
— А я не согласен. Или мы возьмем с собой и Пишту, или я тоже не пойду.
— Хотел бы я видеть… ты…
Чаба передернул плечами, сунул руки в карманы и подошел к окну. Некоторое время он смотрел на серый, мокрый от дождя тротуар, затем обернулся.