Морис. Куда боятся ступить ангелы

Форстер Эдвард

Но поход в дискуссионное общество оказался безрезультатным, и у Мориса сработала защитная реакция. Не нужна ему ничья помощь. Сам управится. К тому же никто из его друзей Рисли не примет, а друзьями надо дорожить. Но вскоре злость прошла, и желание встретиться вспыхнуло с новой силой. Коль скоро Рисли – противник нормы, почему бы не нарушить норму и ему? Мало ли что не принято, а он возьмет да и зайдет к старшекурснику. Надо «вести себя естественно», а что может быть естественнее визита к знакомому? Сделав столь важное открытие, Морис решил показать заодно, что не чужд богемности: войдя в его комнату, он разразится мудреной речью, в духе самого Рисли. «Ты откусил кусок,

какой тебе нипочем не прожевать» – что-нибудь в этом роде. Не Бог весть что, но Рисли достаточно умен и не позволит Морису почувствовать себя дураком, так что, если он ничем с ходу не вдохновится, сойдет и это. Ну а дальше как получится.

Мысль о предстоящей встрече стала навязчивой. Этот человек, сказавший, что «слова – это и есть дела», явно поразил воображение Мориса. И как-то вечером, незадолго до десяти часов, он проскользнул на территорию Тринити и подождал, пока за ним захлопнут ворота. Подняв голову, он увидел вечернее небо. Красота, как правило, оставляла его равнодушным, но тут… Какие звезды! Когда пробили часы, он услышал угасающий всплеск воды в фонтане, щелканье запоров – Кембридж ложился спать. Его окружали люди Тринити – все сплошь интеллектуалы, носители культуры. Ребята из окружения Мориса подсмеивались над Тринити, но как блистательны эти аристократы в своей надменности, как непринужденно несут свое превосходство, не нуждающееся в подтверждении! Он пришел сюда без приглашения, смиренно просить о помощи. В этой атмосфере припасенные им мудреные словеса сразу поблекли, сердце бешено заколотилось. Ему было неловко и страшно.

Рисли жил в конце короткого коридора. Споткнуться было не обо что, поэтому свет не горел – иди по стеночке, и уткнешься в дверь. Морис уткнулся в нее раньше, чем ожидал, здорово шмякнулся – даже задрожала панель – и громко выругался.

– Войдите, – пригласил голос. Его ждало разочарование. В комнате находился студент из его же колледжа, некто Дарем. Рисли не было. – Вам нужен мистер Рисли? О-о, здравствуйте, Холл!

– Здравствуйте! Где Рисли?

– Не знаю.

– Ну ладно. Я пойду.

– В колледж? – спросил Дарем, не поднимая головы. Он стоял на коленях возле громоздившейся на полу горки пластинок для пианолы.

– Наверное, раз его нет. Я просто так зашел.

– Подождите, сейчас пойдем вместе. Не могу найти Патетическую симфонию.

Морис оглядел комнату Рисли – интересно, какие разговоры здесь ведутся? Присев на край стола, он посмотрел на Дарема. Невысокий, даже маленький, с виду не кичливый, лицо открытое. Когда вломился Морис, оно слегка запунцовело. В колледже у него была репутация человека с мозгами, который держится особняком. Морис о нем почти ничего не слышал, разве то, что он «гуляет сам по себе». Встреча в Тринити это подтверждала.

– Не могу найти марш, – сказал Дарем. – Извините.

– Ничего страшного.

– Хочу послушать пластинки на пианоле Фетерстонхоу.

– Его комната как раз под моей.

– А вы живете в колледже, Холл?

– Да, я ведь на втором курсе.

– Ну да, я-то уже на третьем.

Покровительственных ноток в его голосе не было, и Морис, забыв, что к старшекурсникам надо относиться с почтением, сказал:

– Вы скорее смахиваете на новичка, а не на третьекурсника.

– Может быть, но чувствую себя почти магистром.

Морис внимательно посмотрел на него.

– Рисли – поразительный малый, – продолжил тот.

Морис не ответил.

– Хотя, конечно, кое в чем он перегибает палку.

– Но это вам не мешает что-то у него брать.

Дарем поднял голову.

– А должно мешать? – спросил он.

– Это я так,

зубоскальства ради, – признался Морис, слезая со стола. – Нашли пластинку?

– Нет.

– А то мне пора. – На самом деле спешить было некуда, но сказать так ему велело сердце, с первой минуты бившееся неровно.

– A-а. Ну, идите.

Морис ждал другой реплики.

– Так что вы ищете? – спросил он, подходя поближе.

– Марш из Патетической…

– Мне это ни о чем не говорит. Любите классику?

– Люблю.

– Мне больше по душе хороший вальс.

– Мне тоже, – сказал Дарем, глядя ему прямо в глаза. Обычно Морис отводил взгляд, но на сей раз изменил своей привычке. – Дарем добавил: – Может, в той стопке, у окна. Надо посмотреть. Я быстро.

– Мне пора, – решительно заявил Морис.

– Ну, идите, я задержусь.

Пришлось идти, хотя сердце сковали горечь и чувство одиночества. Звезды заволокло тучами, небо готовилось пролиться дождем. Но, когда привратник доставал ключи от ворот, Морис услышал за спиной быстрые шаги.

– Нашли свой марш?

– Нет, просто подумал, что лучше прогуляемся вместе.

Несколько шагов они прошли молча, потом Морис предложил:

– Давайте что-нибудь мне, помогу нести.

– Ничего, не разобьются.

– Давайте, – велел он жестко и выдернул пластинки у Дарема из-под мышки. Обмен репликами на этом закончился. Дойдя до своего колледжа, они направились прямо в комнату Фетерстонхоу, немного послушать музыку – до одиннадцати еще оставалось время. Дарем уселся за пианолу. Морис стал на колени рядом.

– Холл, я и не знал, что вы в лагере эстетов, – заметил хозяин.

– Вовсе я не в их лагере – просто интересно, чем они дышат.

Дарем завел музыку, затем отключил – лучше-де начать с пяти четвертых.

– Почему?

– Это ближе к ритму вальса.

– Бросьте вы! Ставьте, что хотите. Перескакивать с одного на другое – только время тратить.

И он положил руку на молоточки. Однако в этот раз настоять на своем ему не удалось.

– Отпустите, – приказал Дарем, – так и сломать недолго, – и поставил пять четвертых.

Морис слушал очень внимательно. Музыка ему понравилась.

– Лучше идите сюда, – посоветовал Фетерстонхоу, возившийся у камина. – Надо быть от инструмента как можно дальше.

– Да, наверное… может, поставите еще раз, если Фетерстонхоу не возражает?

– Конечно, Дарем, давайте. Такая веселенькая штучка…

Но Дарем отказался. И Морис понял, что упрашивать бесполезно. Это часть, пояснил Дарем, а не отдельная пьеса, повторять ее нельзя. Не очень внятная отговорка, но, видимо, вполне резонная. Он поставил «Ларго», вещь отнюдь не веселенькую, тут пробило одиннадцать, и Фетерстонхоу предложил им чай. Ему и Дарему предстояло сдавать те же экзамены на степень бакалавра с отличием, они стали это обсуждать, а Морис молча внимал. Волнение не покидало его. Он видел: Дарем не просто умен, мысли его ясны и упорядочены. Он знал, что ему нужно читать, в чем его слабые места и до какой степени ему способен помочь колледж. В отличие от Мориса и его компании, у Дарема не было слепой веры в преподавателей и лекторов, однако он и не относился к ним с презрением, подобно Фетерстонхоу. «У человека старшего поколения всегда есть чему поучиться, даже если он не читал новейших немцев». Они немного поспорили о Софокле, потом, слегка призадумавшись, Дарем сказал: мы только делаем вид, что Софокл нас не интересует. И тут же посоветовал Фетерстонхоу перечитать «Аякса», вникая не столько в суть произведения, сколько в характеры героев. Так больше узнаешь и о греческой грамматике, и о жизни.