Морок
Шрифт:
Лестница, по которой поднимался Вадим, не имела перил, не имела опорных основ и других необходимых приспособлений. Её ни к чему не подпирало и к чему не привязывало, она… Была сама по себе, и тянулась вверх по праву своего существования. Только и всего. Вадим, который выбрал середину между явью и сном, принял эту данность спокойно. Или почти спокойно. С таким обречённым энтузиазмом принимают потчевания в гостях: «ешь, что дают и изображай, что нравится». Вадим знал правила игры, но всё ж… Хотелось открытого забрала и ясных очертаний, а тут… Туман. Туман, кстати, суживал ясность небольшими дольками и по мере, как Вадим поднимался, открывал две трети чистого обзора. Пока это были шесть ступеней вверх, седьмая же куталась во мглу. Вадим не считал, сколько прошагал, однако догадывался, что пора бы быть этажу или чему бы там ещё? Двери, к примеру… Мысль, не успевшая лопнуть, обрела вдруг стойкое контурное подобие. Зорин нервно сглотнул. Туман раздвинул кущи и вынес глазам то, о чём Вадим вот-вот подумал. Дверь.
Дверь представляла собой невысокое полотно, если верить глазам, древесного происхождения, глубоко сидевшее в дверной коробке и, надо думать, плотно сидевшее. Стены, порог и потолки не брались в расчёт, их просто не было, поскольку в этом мире вещи и предметы носили условный характер. «Дверь — это образ. — Стал рассуждать Зорин, медленно поднимаясь к новорождённой фантазии. — Это граница, за которой, вероятно, прячутся мои болячки и ужасы. Разве не так?» Он подошёл близко и боязливо вытянул пальцы, словно боялся обжечься о невозможный по своей сути артефакт. Подушечки пальцев ткнулись в достаточно твёрдую поверхность дерева. Дверь не была галлюцинацией. Она заявляла о себе как о предмете, претендующим иметь вполне реальные физические свойства. «Что ж… — Зорин, покряхтев, уставился на блестящую выпирающую ручку, которая… Будто приглашала охватить её и… У Вадима часто забилось сердце. Наконец, выдохнув, он решился. Ручка, попавшая в ладонь, однако, проявила строптивость и дверь… Не тронулась с лёгкой подачи. Тогда Вадим рванул от души. Дверь, ворчливо скрипнув в глубине… Осталась на месте. Чувствуя, как зарождается гнев, Зорин рывками начал тянуть дверь на себя, потом… От себя. Он тщательнейше осмотрел дверную коробку. Нет! Ошибки быть не могло. Дверь шла на себя, только… Хе-э! Что значит правильность в этом вывернутом наизнанку мире? Вадим, отпустив ручку, шумно выдохнул и, спустя… Повторил попытки. Дверь, чтоб её… Не поддавалась. Ни к себе. Ни от себя. Тогда он понял причину ярости, вспыхнувшей как искра. «Какого… Нет, что за фигня?! Зачем, тогда он ЗДЕСЬ? Прийти, чтобы дёргать безрезультатно… Спокойно, Вадик, спокойно…» — Он вспомнил, как они дёргали дверь в часовне и… Если понимать так, что часовня — навязанный всем пятерым бред, то дверь, не открывающаяся там, перенеслась почему-то СЮДА, в его измерение. Чтобы это значило? Ребята об этом ни словом ни духом. Значит, что? Закрытая дверь — его личная условность? Его личная?! И почему закрытая? Он давно отметил, что также как и там, в часовне, на двери не было намёка на замочную скважину. Ровное глухое полотно. Не подающее признаков сквозняков. Оно было глухо в непроницаемой своей коробке, и только щель свидетельствовала, что дверь должна, так или иначе открываться. Глухо? Вадим постучал по дереву и почему-то приложил ухо к узенькой щели, пытаясь выудить что-то вроде звуков или шумов. Внезапно он вспомнил сон про дверь, зазывающую войти в НЕГО, а не в неё… Он прислушался. Ему показалось, что он слышит из-за двери неразборчивую речь. Глюк? Паранойя? Или слышит? Бубнящий неясный тон звуков определённо тянул на голоса, но как-то смазано и с большими прерывающимися паузами. Он отпрянул от щели, выпрямил плечи и без надежды снова дёрнул дверь. Без вариантов. Неожиданно пришла идея. Ни стен, ни потолков не было… Почему бы просто не обойти дверь? Он решительно шагнул в обход, стараясь увернуться от последовательной мыслишки: «тебя не пустили в дверь, неужели ты так наивен, что считаешь — подальше будет бесконтрольно?» Вадим чуть не расплющил себя об невидимую преграду. Подголос оказался прав. Не будь наивным, все бы так ходили… Он потрогал пострадавший нос, не расквасил ли… Нет. Хватило ума, слава богу, не нестись сломя голову. Ушибся слегка, ну да ладно… Зорин стоял и гладил гладенькое прочное Ничего. ЭТО было не стекло, не бетон, не дерево, не железо. Стена была из плотных кубов сжатого воздуха, или… так казалось. Туман не давал видеть, что ТАМ за ним, но он, туман, всё же предлагал Зорину дверь. Закрытую дверь. Тьфу, ты…
Он вернулся к двери и просто так уже, для проформы потянул… Дверь не открылась. Кто-то там, неведомо кто или что, не хотели его пускать. Вадим едко усмехнулся. Ну, что, Гагарин?! Из всех первопроходцев именно тебе поставили шлагбаум?! Стоило ли тогда вообще пускать СЮДА! Вот так, чтобы растравить и… Он прислушался. Закрытая дверь пропускала к нему звуки. Голоса. И голоса эти были сейчас явно громче, чем когда он, Зорин, прижимался ухом к двери. Ну-ну… Он подошёл и вновь прильнул к двери. Вернее, к щели. Голоса стали чётки, достаточно выразительны и разборчивы. Говорила женщина, сбивчиво и комкано. Торопясь куда-то…
— … человек хороший, я его давно знаю… Заберёт меня в Лондон. Мне нужна отдушина, воздух. Я так не могу… Папа, я по приезду отправлю телеграмму. Всё будет замечательно, вот увидишь. Поживу, подышу, оклемаюсь. Как осяду на новом месте, я приеду, заберу Вадю. Обязательно… Вот… Колю не вернуть, а жить-то дальше надо! А хорошо люди только там живут, только там… — Повисла значительная пауза, на протяжении которой, женщина то ли прокашливалась, то ли всхлипывала:
— Ну
— Уходи. Уезжай, куда хочешь!
Внутри Вадима что-то оборвалось, подобно песочнице рассыпалось, он… Узнал голос. Хотя и не понял, чей он. Живым организмом по телу пробежала волна беспокойства. Безотчётного беспокойства. Бедное истёртое ухо словно прилипло к жуткой щели.
— Стой! — Повелительный голос заставил Вадима трепетать, будто обратились в лоб именно к нему. Он с ужасом понял, кто за дверью может так говорить. Он ДОГАДАЛСЯ, и озноб заколотил его поджилки.
— За сыном… Не приезжай. Не надо… Нету у тебя сына.
Последние слова для Зорина ничего не значили. Смысл он их не понял, однако, тянущей болью отдалось в сердце, как ровно, если б слова предназначались ему или… Близкому ему человеку. Вадим понял: сценка, разыгрываемая за дверью, адресована ему. Для его ушей. Только зачем? Тайна, исходящая от деда, а ведь это был без сомнения дед, тянулась за ним ещё при его жизни. А сейчас Вадиму дают кусочек, пазл из этой тайны, чтобы он сам решил, куда его воткнуть, дабы собрать картину воедино. Дверь… замолчала. За торопливыми шагами, вероятно, женщины, хлопнула будто бы дверь, и… Воцарилось молчание. Густое аморфно-плотное молчание. Зорин подозревал, что там стоит дед и, насупившись, молчит. Молчит, глядя мёртвым взглядом в окно. Так всегда бывало, когда дедушку обуревали тяжёлые думы. И сейчас, он, наверное, стоит, и… Вадим осторожно выдохнул, боясь пропустить, пусть звуковую, но всё же, информацию. Неожиданно заплакал ребёнок. Кажется… ребёнок. Вадим, который не мог сообразить, откуда взялись дети, сжал нервно ручку. Определённо, плач… Шаги…
— Иду, Вадюша, иду! — Дед явно к кому-то обращался. Тело, уставшее от долгого стояния в неудобной позе, требовало выпрямиться. Но Вадим боялся пропустить и лишь переступил с ноги на ногу. Рука, сжимавшая ручку, дёрнулась тоже и дверь вместе с ней подалась… Легко. Щель широко распахнула зев, но Вадим притормозил движение. Это открытие его повергло в шок. Он сейчас боялся открыть дверь. Он боялся увидеть…
Страх родственник любопытству и поэтому Зорин начал медленно, очень медленно приоткрывать створ, пряча пол-лица за кромку двери. Открывающийся вид вынес глазам комнату, до боли знакомую. И спину. Спину знакомого любимого человека. Дед не видел его. Он наклонился над крохотной кроваткой и что-то там поднимал. Когда дедушка выпрямился, Зорин увидел на его руках, брызгающего слезами ребёнка. Маленького. Со щёлочками вместо глаз и огромным плачущим ртом. Ребёнок ревел достаточно требовательно.
— Ну, конечно, пора, давно пора меняться… Прости, дедулю, замечтался, старый…
Глеб Анатольевич, одной рукой держа, а другой, распахивая малышу пелёнки, щебетал ласковые слова и строил смешные рожицы. Вадим, который знал другого деда, был изумлён этой картиной. Он не помнил, чтобы деду кто-то оставлял детей и не помнил, чтобы… Бо-ум-м… В голове страшно бахнуло. Разорвалось. Как в колокол ударило понимание. Осознание. Пазлы почти собрались. Собрались без почти, целиком, если допустить, что женщина, кающаяся в чём-то перед дедушкой, была его же дочь, а его, Вадима, значит… Боже… Этого не может быть! Колени окончательно подкосились, руки судорожно охватили дверь, стало трудно дышать. Душно… Дверца под грузом ослабевшего тела поехала дальше, без предупреждений противно проскрежетав. Дед, словно услышав, да, конечно, услышав… Обернулся. Их глаза встретились.
Вадим не помнил подробно, что было дальше. Его ударила какая-то сила. Толкнула, отбросила, разметала… Подобно удару тока, его стряхнуло с точки опоры, унесло.
Он открыл глаза, и оцепенело разглядывал первые появившиеся звёздочки на небосводе. Потом над ним склонилось одно лицо, второе…
— Он очнулся! Вадим, как ты?! — Кажется, это была Люся. Влажный платок пощупал его лицо, и отовсюду посыпались вразнобой голоса:
— Николаич, ты нас напугал!
— А что случилось, командир?
— Подожди, Ваньша, не лезь! Дай отлежаться! Ты отдыхай, Николаич, потом расскажешь…
— Ой, Вадим, ты такой бледный. — Наташа, перехватив платочек у Люси, сама теперь охаживала лоб Зорина. — Говорила ведь: ни к чему хорошему не приведёт…
Зорин, попытавшийся было приподняться, был настоятельно уложен обратно. Чрезмерная женская забота не докучала и была даже приятна, но несколько стесняла его внутреннюю свободу.
— Ну, хорошо, хорошо… — Проворчал он, укладывая голову назад, на подложенные вовремя мешки. — Что стряслось-то?