Мороженое в вафельных стаканчиках
Шрифт:
— Вот, — сказал папа Зине Ивановне, — ребёнка своего привёл. И Татьяну тоже. Вы их не ругайте сильно. Чрезвычайные обстоятельства, я вот тоже работу пропустил. Службу.
Но Зина Ивановна, кажется, его не очень-то слушала.
— Где вы были? — спросила она у Таньки.
— Шороха искали, — ответила я, — там петарду кто-то взорвал, а собаки боятся, вот он и убежал.
— Как — Шороха? Ты же его отдала…
— Отдала.
— И где он теперь?
— Он у меня в машине, — сказал папа. Прозвенел звонок, и Зина Ивановна выбежала из учительской. Но на урок она не пошла. Она спустилась на первый этаж. Потом вышла из школы. Остановилась у нашей машины. Мы тоже остановились.
— Шорох, — сказала Зина Ивановна. — Таня, тебе его вернули?
— Нет. Но я могу с ним заниматься. А вы знаете, да?
— Ну конечно. Конечно, я всё знаю.
Папа открыл машину, и Шорох хотел побежать в школу, как привык. Но остановился. Прямо перед нами стояли одноклассники. Они смотрели на нас, но трудно было понять, что выражали их лица, что значили эти взгляды.
— Значит, так всё просто? — вдруг спросил Минька.
У меня мгновенно пересохло во рту. Что он имеет в виду?
— Значит, можно вот так предать собаку, а потом снова взять, снова тренировать, как будто ничего не было?
— Лёша… — как-то тихо выдохнула Зина Ивановна. — Лёша, что ты…
— Мама, — сказал Лёшич. Никогда он при всех не называл Зину Ивановну мамой, — но это ведь так. Она предательница. Может, она и нас предаст? Когда-нибудь.
— Ну, это ты, парень, загнул, — подал голос мой папа. Я даже не ожидала.
Лёшич как-то криво усмехнулся. Видно было, что он хочет что-то сказать, но почему-то не говорит. Зато Алик не смолчал.
— Ну-у, — протянул он, — конечно, существует ненулевая вероятность, но, Лёш, это вряд ли…
Тут все зашумели, заспорили, есть такая вероятность или её нет. Только Викашара и Славка стояли и молчали. Они не знали, что сказать. Славка, кажется, плакал, а Вика сидела и гладила Шороха. Танька тоже гладила его, но ни кого не смотрела.
Мне хотелось что-то сказать, но я не могла всех перекричать.
— Голос! Шорох, голос! — подала я команду собаке. Танька никогда не запрещала нам командовать, наоборот, считала, что собака-спасатель должна слушаться любого в отряде. Шорох
— Молодец, — сказала я псу. А ребятам сказала вот что: — Тогда и я могу предать. Выгоните меня. Я тоже предатель. Вон, Шмагин знает.
Генка хлопнул себя по голове и закрыл лицо рукой. Папа хмыкнул, крякнул и полез в багажник. А мне пришлось рассказывать свою историю. Не знаю, что бы я отдала, лишь бы не вспоминать её, да ещё вот так, при всех. Но так уж вышло. Криво, конечно.
— И ты знал? — спросил Лёшич у Шмагина.
— Знал, — ответил Генка и встал рядом. Посмотрел на меня и сказал: — Твой смех для меня есть чистая радость.
Кто-то присвистнул. К нам подошёл Славка. Медленно и как будто обреченно.
— Ты не расстраивайся, — сказал он мне, — всё бывает. Всё наладится, — наклонился к сестре.
Все молчали. Весь класс. Мне кажется, в школе у всех сразу наступили проверочные работы. Или даже экзамены. Ни звука не доносилось с той стороны. Машины перестали ездить, решили устроить себе тихий час.
— Ты так мне весь класс разгонишь, Лёш, — вдруг сказала Зина Ивановна.
— Но, мама! — крикнул он.
— Можно подумать, ты никогда не ошибаешься.
— Но не так же!
— Радуйся, что не так! — закричал Теоретик. И все тоже закричали, начали спорить, на улице сразу же оказалось много машин. Уроки в школе закончились, мимо нас народ бежал домой. А мы всё стояли, спорили, и уже не вспомнить о чём, но продолжали спорить.
— Десятый класс! — вдруг услышали мы голос Солёного. Он стоял на крыльце. — Бинокулярную повязку я за вас буду накладывать? А узлы вязать? Соревнования через неделю! Марш на тренировку!
Это правда. Через неделю нас ждали городские соревнования по ОБЖ.
— Борискузьмич! — закричал Славка. — А на собаку можно её завязать?
И мы все повели Шороха на тренировку. Все, кроме Лёшича. Я слышала и видела, потому что осталась недолго рядом с папой.
— Но мама… — потихоньку сказал Лёшка.
— Иди, — Зина Ивановна подтолкнула его к школе, — после поговорим.
Но после никто ни о чём таком не говорил. Всё было ясно.