Морские ворота
Шрифт:
— Думаете, это я тоже только что придумал? Но если вы знаете мужчины, как вы говорите, то должны почувствовать, что это правда! Да, это правда, я люблю вас!… Возможно, это глупо, смешно… Ну что я могу поделать?… Я ничего не жду взамен. Только поверьте мне… Клянусь вам, Доминика, я не виноват… ни в чем… Согласен, факты против меня. Разве вам самой никогда не случалось быть искренней, и видеть, что вам не верят?… Вы же знаете, как это тяжело! На свете нет ничего хуже. Вот именно это и происходит со мной теперь… А впрочем… да, у меня, кажется, есть еще одно средство убедить вас… Я так взволнован…
Он обшарил карманы, вынул оставленное Мерибелем письмо. Пальцы так дрожали, что он его уронил. Потом долго не мог развернуть.
— Вот! С этого надо было начать… Письмо… Письмо, которое он написал перед самой смертью.
Доминика недоверчиво выглянула в щель.
— Я вам прочту, — сказал Севр. — «Я решил исчезнуть. Прошу никого не винить в моей смерти. Прошу прощения у всех тех, кому принес ущерб и у моих близких.» Подписано: Филипп Мерибель, полностью.
— Покажите!
Она еще не сдалась, но уже снова согласилась разговаривать. Севр взял письмо за угол и просунул его в приоткрытую дверь.
— Ничего не вижу, — сказала Доминика. — Дайте его мне.
— Тогда откройте!
— Вот видите, насколько вы опасны. Вам все средства хороши, только бы оставить меня без защиты.
— Вам не от кого защищаться, Доминика, уверяю вас… Откройте.
— Сначала письмо!
Он поколебался, потом просунул руку в щель, держа письмо за краешек. Она так резко выхватила его, что листок разорвался. В руке у Севра остался лишь оборванный уголок. Он изо всех сил вцепился в ручку двери.
— Доминика! Умоляю вас… Только это письмо может меня спасти… Только им я могу доказать, что Мерибель сам застрелился.
— Ключи!
— Что?
— Верните мне ключи!
Он навалился на двери и она поддалась еще.
— Если вы попробуете войти, я порву его.
Он, запыхавшись, потирал плечо. Он так сильно ударился, что казалось, будто сердце хочет выскочить из грудной клетки. Он услышал, как чиркнула спичка.
— Боже мой! Доминика… Вы этого не сделаете…
С новыми силами он набросился на дверь. Косяк затрещал. На этот раз он почти мог протиснуться в щель. Она приблизила горящую спичку к краю письма. Она тоже потеряла голову. Язычок пламени лизал уголок листка. У Доминики дрожали руки. Севр протиснулся между дверью и стеной. Его толстая куртка зацепилась за ручку.
— Подождите… Доминика!
Чем сильнее он дергал, тем сильнее сопротивлялась ткань, пламя взобралось на краешек листка, потом вдруг прянуло к самой руке, держащей письмо. Севр, напрягшись всем телом, пытался оторваться от двери. Он видел, как растет черное пятно, пожирающее строчки, написанные Мерибелем. Он не успеет! Его мышцы расслабились; он немного отступил, освободился наконец и снова оказался с другой стороны двери, с таким чувством, будто из него выпустили всю кровь. От письма остался лишь черный лоскуток пепла, который выпал из пальцев Доминики, разлетелся на хлопья, порхнувшие вниз, к кафельному полу и свернувшись там, как облетевший с дерева цвет. Севр прислонился спиной к стене.
— Ну что, — наконец произнес он, — теперь вы довольна!
Она медленно уронила вдоль тела руку, державшую письмо на весу. Ярость мало-помалу сходила
— Вам не надо было провоцировать меня, — сказала она.
Он дотянулся до спинки какого-то стула и подтянул его к себе. Ноги его уже не держали.
— Если меня арестуют, — прошептал он, — я погиб. Вы меня погубили… Но все равно, я никого не убивал!
Горько усмехаясь, он добавил:
— Я на это неспособен. Если б я был тем, что вы думаете, то сейчас здесь, немедленно и не раздумывая, задушил бы вас.
Он опустил голову, посмотрел между колен на свои руки, которые еще дрожали, и продолжал надтреснутым голосом:
— Но это сделали вы, и я на вас не в обиде… Вы все еще хотите уйти? Она взяла табурет. Она тоже выбилась из сил.
— Может быть, я и ошиблась, — признала она. — Встаньте на мое место. Вы правда даете мне слово, что ваша сестра придет?
— Конечно. В таком положении зачем бы я стал лгать?
— Тогда я подожду.
Она смотрела на него так, как судья смотрит на обвиняемого.
— Видите… — продолжала она. — Вот вы уже и не так уверены в себе… Я хочу, чтоб вы при ней повторили все, что рассказали мне… Если это правда, тогда я попытаюсь вам помочь.
— В первую очередь вы попытаетесь освободиться. Вы ведь только об этом и думаете!
— Вы мне не доверяете? Он мотнул подбородком в сторону кучки пепла.
— После этого, верить довольно затруднительно!
Они замолчали, одинаково удрученные, слушая ветер и дождь.
— Я за свою жизнь сделала немало таких вещей, о которых теперь жалею,
— сказала она. — Ноя не злая женщина. Если вы заслуживаете хоть одного шанса, я вам помогу. Просто, меня столько раз обманывали!… Дайте мне поговорить с вашей сестрой.
В сущности, почему бы и нет?… Севр размышлял. Не лучше ли это решение? Доминика могла стать много более ценной союзницей, чем Мари-Лор. Она ведь имеет право свободно передвигаться. Ее никто не подозревает! Ей ничем не надо оправдывать свое присутствие в Резиденции! И потом, таким образом он не потеряет ее… по крайней мере, сразу…
— Вы хорошо понимаете мое положение, — сказал он. — Легально я умер… Меня никто не должен узнать.
— Я понимаю, — сказала она. — Самое трудное — вывезти вас отсюда.
— Если вы мне поможете, то станете соучастницей.
— Смотря как помогу! Надо это все обдумать… Да зачем теперь об этом говорить?… Подождем лучше вашу сестру.
Что-то менее напряженное и почти нежное появилось между ними. Может быть, потому что она больше не стремится бороться; может быть, потому что она больше не была враждебна… Сожженное письмо, совершенно неожиданно, сблизило их. Обоих охватило одно и то же отчаяние, и теперь они были вместе. Молчание больше не было угрожающим. Она поднялась, взяла в шкафу веник и подмела пепел, сдержанными осторожными движениями, как мертвую птицу, — хрупкие остатки требовали предупредительности. Это было лучшим доказательством, что она поверила в его историю, несмотря на все придирки, которые являлись лишь последним всплеском гордости. Потом она приготовила скромный обед и накрыла стол на двоих.