Морской скорпион
Шрифт:
Сергей прошел со своей девушкой примерно в пятнадцати шагах от них, но здесь, у входа в институт, горели фонари, хотя и не очень яркие, но достаточные для того, чтобы он был узнан. Он старался идти так, чтобы, девушка была прикрыта его силуэтом. Ему не хотелось, чтобы ее кто-нибудь узнал. В то же время ему не хотелось, чтобы она заметила этот его маневр.
Когда они подошли ко второму от входных дверей фонарю, скамейка, где сидели и толпились студенты, вдруг замолкла, что было явным признаком того, что он узнан. Сергей почувствовал смущение
Только они отошли в тень, как со стороны замолкшей скамейки раздалось многозначительное покашливание, на что остальные студенты ответили взрывом хохота.
— Жеребчики веселятся, — сказал он.
— Вас все знают, — ответила она с улыбкой, во всяком случае не показывая, что сама смущена. На самом деле она не смутилась, а в глубине души даже была польщена, что вот она студентка, а прогуливается с молодым доцентом. «Только бы не показаться глупой», — подумала она.
Они вошли в дубовую рощу, почему-то считавшуюся гордостью института, хотя институт существовал не больше двадцати лет, а дубам было по крайней мере лет по сто.
Сергей спросил, откуда она родом, и очень обрадовался, узнав, что в самом деле бывал в этом небольшом чистеньком городке Тульской области.
Когда-то он вместе с аспирантами института ездил в Ясную Поляну, и на обратном пути они остановились на несколько часов в этом городке.
Городок ему так понравился, что он тогда подумал: хорошо бы полюбить ясную, интеллигентную девушку из такого городка и жить с нею всю жизнь.
Он сказал, что и в самом деле был в ее городе, сказал, что любовался необыкновенными могучими липами городского парка, что даже стрелял там в тире.
Она страшно обрадовалась его словам и стала рассказывать о городе и библиотеке, где она работала. Он был рад за ее библиотеку, но ему показалось, что библиотеке уделено слишком много слов, и он спросил, чем занимаются ее родители. Она сказала, что папа у нее старенький, занимается садом, а когда-то был юристом. А мама, сказала она, полыхнув гордостью, лучший гинеколог города. Он засмеялся, почувствовав юмор между глобальностью определения (лучший!) и масштабами этого деревянного городка.
Мысленно он решил остановиться возле самого большого и потому самого тенистого дуба и непременно попытаться поцеловать ее. Теперь они шли сквозь дубовую рощу. Здесь было довольно темно, и он очень бережно вел ее под руку, потому что земля здесь была перевита корнями дубов и тропа была очень бугриста.
Сначала, когда он взял ее под руку, то почувствовал, что она вся напряглась, может быть даже испуганно съежилась, но он так бережно держал ее, так избегал малейшего чувственного намека, что добился своего. Через минуту она совершенно свободно подчинялась его легким, дружеским указаниям.
— А что тут смешного? — спросила она, когда он рассмеялся, узнав, до чего знаменита ее мама. — По-вашему,
— Нет, — сказал он, снова рассмеявшись, — но когда вы сказали: лучший гинеколог, я подумал — по крайней мере, Тульской области.
— А-а-а, — протянула она и тоже рассмеялась, уловив, в чем заключался юмор.
Ее наивность почему-то заставила его отложить попытку поцеловать ее возле этого дуба. Он решил попытаться позднее, когда они дойдут до берега, до которого оставалось метров пятьдесят, словно она, пройдя это расстояние, могла стать более зрелой.
…Они стояли на берегу Москвы-реки. Пахло водяной сыростью, лягушачьей теплынью начала лета. Звезды тускло мерцали на неподвижной поверхности реки. Ниже по течению смутно угадывались очертания железнодорожного моста. По нему с грохотом пролетел ленинградский поезд, пронося над мостом горящие окна, а по воде огненную полосу, отражение слившихся огней окон.
Светящиеся окна вагонов напомнили ему вдруг кинокадры, которые он собирал в детстве. Далекое, грустное волшебство.
Потом мимо них вверх по течению прошел пароход, весь в праздничных огнях, сдержанно и опрятно шелестя колесами. На корме кто-то стоял, облокотившись о поручни, и, когда корма проходила мимо них, человек, стоявший у борта, бросил в воду сигарету, и она, прочертив в воздухе легкий полукруг, погасла в воде.
И, словно двигаясь в некоторой мистической последовательности: поезд промчался по мосту — первый сигнал, прошелестел пароход — второй сигнал и, наконец, брошенная сигарета — последний сигнал, — он бережно взял ее за плечи и еще бережней притянул к себе и поцеловал ее в нежно светлеющую шею.
Она вздохнула и слегка, словно в ответ на его бережность, боясь быть грубой, отстранила его, и он понял, что она не рассердилась. Он поцеловал ее в щеку, потом в глаза, и она так же слабо отстранялась, и от нее веяло юностью, робостью, робкой доверчивостью…
Все-таки он подумал, что, вероятно, она уже целовалась с мальчиками, и без всякого чувства по отношению к этому, но просто понимая, что это должно облегчить ему задачу, поцеловал ее в губы, в тихие лепестки губ.
— Ой, — задохнулась она и довольно сильно оттолкнула его от себя, -вы так всегда?
«Если удается», — подумал он, но вслух сказал:
— Ну что вы… Просто вы мне очень понравились…
— Правда? — сказала она своим глухим голосом и снова тронула свои темно-русые пушистые волосы.
Он притянул ее голову к себе и поцеловал в душистую копну волос, вдохнул запах солнечного дня, разогретого солнцем растения. Теперь он целовал ее уверенно, и эта уверенность словно передалась ей, и когда он поцеловал ее в один глаз, она доверчиво подставила другой, как будто это была совершенно узаконенная процедура, — если уж целуют один глаз, надо подставлять другой.
Показалась баржа. Она шла вниз по течению. Она шла очень медленно, таща за собой бесконечный караван плотов, груженных лесом.