Морской спецназ. Звезда героя

Малинин Сергей

– Тебе бы не отрядом командовать, – проворчал военврач, – а вести телевизионные дебаты… Демагог!

– Делом займись, – поставил точку в дискуссии Машков.

Недовольно ворча, Кукушкин принялся насаживать на шампуры сочные куски мяса, перемежая их ломтиками помидора и колечками репчатого лука. Он был одет в просторные выгоревшие шорты до колена и наброшенную на плечи легкую светлую рубашку. Рыжеватую макушку прикрывала бейсбольная кепка, из-под козырька которой поблескивали ультрамодные солнцезащитные очки. На загорелой шее скромно посверкивала золотая цепочка; картину полного благополучия гармонично довершал новехонький «лендровер», что, блистая черным лаком, стоял на подъездной дорожке.

Глядя на все это великолепие, нельзя

было не вспомнить, что родители капитана Кука всю свою сознательную жизнь работали преподавателями в Питерской военно-медицинской академии. С выбором профессии и учебного заведения у него, таким образом, проблем не возникло. Вообще, у Алексея Кукушкина никогда не было проблем – по крайней мере, материальных и проблем со здоровьем; наверное, какие-то житейские неурядицы случались и у него, но Иван Одинцов о них ничего не знал и не без оснований подозревал, что кавторангу Машке о них тоже неизвестно. Нрав у Кука был веселый и ровный – возможно, как раз из-за отсутствия настоящих трудностей, на преодоление которых у подавляющего большинства простых смертных уходят лучшие годы жизни. Даже с женой ему повезло: женившись по большой взаимной любви, Кук через некоторое время обнаружил, что у его супруги наличествует несомненный талант к ведению бизнеса. Начав в голодные и беззаконные девяностые с мелкой розничной торговли всякой дребеденью, к началу двадцать первого века она стала владелицей сети продуктовых магазинов и двух салонов красоты. При этом, как ни странно, семья у них сохранилась и любовь не остыла, хотя на протяжении многих лет военврач Кукушкин не мог похвастаться большими доходами – как известно, врачуя матросов, особо не разживешься. И при этом (если верить ему) жена ни разу его не попрекнула – ни словом, ни взглядом, ни выражением лица. По словам Кука, его Ирка свято верила в две вещи: в закон сообщающихся сосудов (то есть, пока одному из супругов, грубо говоря, прет, второй вполне закономерно сидит на нуле, и наоборот), а еще в слова покойной пророчицы Ванги, которая не уставала повторять, что денег у человека должно быть в достатке, но не в избытке. Дело свое она любила, мужа не только любила, но еще и уважала, поскольку он был действительно классным хирургом, и пошлых ссор из-за денег у них в семье не случалось никогда – так, по крайней мере, утверждал сам Кук, и у Одинцова не было оснований ему не верить.

Улучив момент, кавторанг Машка рассказал ему, что Кук до сих пор ходит в капитан-лейтенантах и вправляет пловцам вывихи в занюханной санчасти не по прихоти злого начальства и не по иронии судьбы, а, как ни странно, по собственному желанию: он, видите ли, уверен, что охотников врачевать адмиралов в военно-морской медицине достанет и без него и что матросы – тоже люди, нуждающиеся в квалифицированной медицинской помощи. Посему он, кандидат медицинских наук, имеющий публикации в серьезных изданиях и пользующийся авторитетом в медицинских кругах, действительно не считает ниже своего достоинства вправлять вывихнутые матросские пальцы, зашивать порезы и даже, черт возьми, возиться с вросшими ногтями.

У Одинцова этот рассказ вызвал двоякое чувство. С одной стороны, подобное самоотречение во имя христианского милосердия, клятвы Гиппократа и прочих высоких материй выглядело (и, несомненно, являлось) достойным всяческого уважения. А с другой стороны, легко презирать презренный металл, когда за тебя его добывают другие! Жена – бизнес-леди, весьма обеспеченные родители, а еще – московский дядюшка, о котором в семье Кукушкиных раньше старались не вспоминать. Этот дядюшка, по рассказам Кука, был тот еще фрукт. В полузабытые доперестроечные времена он числился в цеховиках, потом естественным путем перешел в разряд кооператоров, а ныне владел в Москве сетью престижных ювелирных магазинов. И Кук никогда не скрывал, что, будучи в своей семье чем-то вроде паршивой овцы, московский дядюшка всегда благоволил к единственному племяннику и, когда представлялась возможность, всячески его баловал.

Так что необходимости расшибаться в лепешку, зарабатывая деньги, у Алексея Кукушкина не было никогда.

Поймав себя на неприятном чувстве, которое вызвали «лендровер» доктора Кукушкина и его же золотая цепочка, Одинцов это чувство проанализировал, пришел к выводу, что по-русски оно именуется завистью, и с корнем выкорчевал его из своего организма. Он был хозяин своей натуре; такое определение еще в курсантские времена дал ему все тот же Кукушкин. Тогда же капитан Кук признался, что страшно завидует силе его характера, так что, пожалуй, они были квиты, с какой стороны ни погляди. Одинцов жил той жизнью, которая его целиком и полностью устраивала, и то же можно было с чистой совестью сказать о Куке. Делить им было нечего, и ничто не мешало возобновлению старой дружбы.

Одинцов был этому очень рад. На Черное море он ехал с тяжелым сердцем, и встреча сразу с двумя старыми приятелями стала для него подарком судьбы.

Со стороны наблюдая за тем, как доктор Кукушкин справляется с обязанностями судового кока, Одинцов коечто вспомнил. Попросив Машкова подождать, он сбегал к машине, откопал в багажнике свою сумку, порылся в ней и, найдя искомое, вернулся к мангалу.

– Удачно получилось, – сказал он. – Знать не знал, что встречу тебя, а подарок купил. Увидел – просто не смог удержаться. Возьму, думаю. Грех, думаю, не взять на память о старом друге.

– Подарок? – Кукушкин перевернул над углями последний шампур и выпрямился. – Подарки я, признаться, люблю. Только боюсь, подарочек, как обычно, с подвохом.

– Ну-ну, – сказал Одинцов, – кто старое помянет…

– Действительно, – поддакнул Машков, – взрослые же люди!

На его крючконосой физиономии застыло нарочито постное выражение, наиболее, по его мнению, подобающее серьезному человеку, но в глазах, как встарь, плясали веселые чертики.

– Это судьба, – сказал Одинцов, протягивая доктору пакетик, который до сих пор прятал за спиной.

Кукушкин с опаской принял подношение и посмотрел на этикетку.

– Соус «Тысяча островов», – прочел он вслух, – Минский маргариновый завод… Ты что, был в Белоруссии?

– В Москве, – уточнил Одинцов. – Купил в киоске возле метро. Хотел сразу употребить, а потом присмотрелся – нет, думаю, нельзя, вещь памятная, именная… Ну, будто знал, что тебя встречу!

– Подвох есть, нюхом чую, – задумчиво проговорил Кукушкин, разглядывая вполне обыкновенный пластиковый пакетик с соусом, – а вот в чем он, не пойму. Не мог же ты опуститься до того, чтобы подсыпать туда слабительного! Тем более что я сначала заставлю тебя попробовать и только потом отважусь взять это в рот…

– Бойтесь данайцев, дары приносящих, – подлил масла в огонь Машков.

– На обороте посмотри, – посоветовал Одинцов.

Кукушкин перевернул пакет и стал читать то, что было крупным шрифтом напечатано на обороте.

– Котлета… – начал он и замолчал, изумленно задрав брови. – Чего?!

– Что, что такое? – заволновался Машков. Он отобрал у Кукушкина пакет, глянул и начал, обхватив руками живот, медленно садиться на землю.

– Убил, – плачущим голосом сообщил он Одинцову. – Без ножа зарезал!

– Котлета «Капитан Кук», – нашел в себе силы дочитать надпись до конца ошеломленный Кукушкин. – ›-мое, две точки сверху! Признавайся, Одинец, где тебе это сфабриковали?

Одинцову стоило немалых трудов доказать, что он действительно купил соус с людоедским рецептом в киоске, не имея в виду ничего предосудительного. Причем у него сложилось вполне определенное мнение, что поверили ему не потому, что он был так уж убедителен, а единственно потому, что ни Кук, ни Машка не считали его способным на такой технически сложный розыгрыш. К тому же он и впрямь не мог заранее знать, что на новом месте службы столкнется с капитаном Куком, а посему после продолжительных, то и дело прерываемых хохотом дебатов на его счет все-таки было записано честно заработанное очко.