Морской старик
Шрифт:
– Идите сюда! Идите сюда! – во весь голос закричал мальчик. – Здесь нерпы! Мно-го-о!..
Эвенки свернули с тропы и подошли к обрыву. Катя улыбалась и качала головой:
– Какой ты, Митя! Так громко кричишь! Вот теперь смотри… Где твои нерпы?
Митя взглянул вниз:
– Да, верно, нет ни одной. Все уплыли…
Эвенка и ее дочь громко рассмеялись:
– Плохой ты охотник, Митя, совсем плохой!
Олень тоже уставился на него большими глазами, покачивая головой, шевелил мясистыми губами и как будто шептал: «Эх ты, парень! Разве можно на зверей кричать, разве
– Ты как сюда попал? – вдруг спросила эвенка. – Где твоя мама?
– Я сам сюда пришел, – сказал Митя. – Рыбок в море видел, большого человека видел. Руки у него длинные-длинные…
– Чего ты там видел? – серьезно и врастяжку переспросила эвенка. – Разве что добрый хозяин из своей урасы вышел, разве что это он… День-то шибко хороший! Шибко хороший день! А ему как раз икру пускать нужно, за порядком смотреть нужно.
Последние слова она проговорила чуть слышно, и дети ее поняли их смысла.
Оленя привязали к карликовой полусухой листвянке, а сами уселись над обрывом.
– Вон, вон, смотрите, – шепотом сказал Митя. – Вон его руки и борода… А голова где? Как ты думаешь, Катя, где голова? – обратился он к эвенке.
– Подожди, тихонько надо все делать, молчать надо, если хочешь хозяина посмотреть.
Мать Мани, сморщив лоб, уставилась в морскую глубь. Дети сели рядом.
Солнце уходило вправо за мыс, и на воду от зубчатых скал ложились причудливые тени. Море успокаивалось, но был прилив, и камни постепенно заливало водой. Их темные массы в зыбкой пучине казались невиданными чудовищами. Водоросли вставали во весь рост. Между ними по широким тропам ползали крабы, мелькали взад и вперед суетливые рыбы.
– Да, да, вон, вон она, ураса морского старика, вон она, ураса доброго хозяина, – шептала Катя.
Дети застыли, притаив дыхание.
– Тише! Видите, вон, вон, там…
Митя тоже видел конусообразную урасу, точь-в-точь как у эвенков. Приоткрытая дверь зияла темной пастью, а от верхушки призрачного жилища, казалось, струился белесоватый дымок…
– Тише, тише!..
Тени сгущались; приливное течение, струясь сильнее, пузырило воду в расщелинах и на остриях камней.
– Идет, идет, – шептала Катя. – Вон там… Борода большая, а сам в халате из рыбьей кожи.
Дети напряженно смотрели. Вдруг Митя встрепенулся.
– Тише! – толкнула его эвенка.
– Что он делает, Катя?
– Видишь, икру бросает, из коробочек икру бросает… А его старуха ему из урасы те коробочки подает… Видишь?
Катя ласково шептала, и очарованный ее словами Митя отчетливо видел чью-то сгорбленную фигуру с длинной бородой, проворные руки, из которых сыпались жемчужные икринки и катились между водорослей.
– А-ах! – вздохнула Маня.
Волна зыби набежала на камни, запенилась на выступах, всколыхнула тени. Водоросли поникли, смешались ветками, и все пропало; только от верхушки подводной урасы гуще пошел белесоватый дымок.
Эвенки поднялись на ноги.
– Ушел добрый хозяин, в урасу ушел, кончил работать.
– Это он зачем икру бросал, Катя?
– Как зачем? Чтобы кета, горбуша, чавыча и другая разная рыба родилась.
– А наш рыборазводный завод
– Что ваш завод! Так, зря стоит. Такой маленький, разве он может все море рыбой наполнить? Ничего не знаете вы, русские… Твой папа надел большие очки и смотрит в свои ящики. Он лучше бы сюда пришел да и посмотрел, как Морской старик рыбок делает… Бросил бы тогда он свой завод.
– Нет, мой папа знает сам, как нужно рыб разводить, – запротестовал Митя.
– Ничего не знает, право слово не знает! Ты посмотри, какое море… Большое-большое, и всего в нем много. А ваш завод?.. Не сразу увидишь. Смотри, вон там у завода всего только две старые лиственницы, и они почти совсем закрыли его, чуть-чуть крыша видна. Разве это не смешно? Наши люди все смеются…
– А ведь ты видела, какие хорошие рыбки из икры выходят, нынче весной видела! – горячо воскликнул Митя.
– Ну, видела! Да ведь это не настоящие рыбы, это игрушечные. Из них толку не будет.
– Нет, будет! Большие рыбы будут.
Катя засмеялась:
– Хорошо, хорошо! Ладно! Только твой папа говорит много – он мастер говорить, – а ни одной большой рыбы не вырастил. Наделает мальков, поиграется с ними и пустит в речку. Зачем так делать?
Митя дивился словам Кати. На самом деле, он не видел еще ни одной большой рыбы, выращенной на заводе.
Удивление и растерянность, написанные на его лице, рассмешили Катю и Маню.
– Вот видишь, вот видишь!..
Олень тоже мотал большой головой и укоризненно шевелил мясистыми губами.
Мать и дочь смеялись, а Митя стоял, опустив голову, и напряженно думал.
– Митя, на возьми, ешь ягодку, – сказала Маня и поднесла к его лицу берестяную чумичку [15] , в которой отливала бархатом голубика. В словах девочки мальчик почувствовал участие.
Мать Мани, когда они подходили к дому, сказала:
– Ты, Митя, про Морского старика никому своим не говори.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Кругом тайга. Берег пустынен. Летом на полтора месяца открывали свое действие рыбные промысла. Тогда по морю изредка проходили пароходы. Зимой все замирало, и только холодные вьюги пели свои песни.
15
Чумичка – коробочка.
Каждую весну несколько семей эвенков выходило из тайги со своими оленями к устью речки пожить на берегу моря, где летом меньше комаров и мошек.
Эвенки ловили кету небольшими сетками только для своего пропитания. Из их розового сочного мяса они готовили себе рыбную муку – порсу; укупоривали ее в кожаные мешки и питались ею во время зимних кочевок, приготовляя из нее вкусную похлебку.
Как ни старался рыбовод доказать местным жителям пользу рыборазведения наглядными примерами над живыми мальками, они ему не верили.