Морской узел
Шрифт:
– Плохи твои дела, парень, – процедил он, сверкая глазами, уставшими от созерцания человеческих грехов. – Очень плохи. Хуже некуда.
Я призадумался, стараясь дословно вспомнить свой рассказ – не придумал ли я впопыхах что-нибудь страшное, не приписал ли себе какое-нибудь преступление?
– Конкретнее можно? – попросил я.
– Ты на лоб складки не нагоняй! – погрозил пальцем сыщик. – И не прикидывайся дураком, будто ничего не понимаешь! Сейчас я передам тебя пограничникам, там они быстро научат тебя родину любить.
Кажется, я стал понимать, в чем весь сыр-бор. Должно
– Согласен, – ответил я. – Виноват. Ну, а по остальным фактам вы собираетесь принимать какие-то меры?
– По каким остальным? – свирепея, уточнил сыщик и подбоченил руки. – Ты весь из себя один большой и крайне серьезный факт. А мы не то что меры будем принимать. Мы тебя по стенке размажем… Впрочем… – Он замолчал, кинул взгляд на запертую дверь и добавил тише: – Впрочем, есть варианты.
Я ничего не понимал, но посчитал нецелесообразным говорить об этом сыщику.
– Ну да, конечно, – кивнул я. – Варианты должны быть.
– Только не ори! – зашипел сыщик и махнул рукой. Он снова покосился на дверь. – Дело твое очень серьезное. Это я без понтов тебе говорю. Так что думай, парень, думай. И очень быстро думай, а то я ждать не могу.
Наконец до меня дошло.
– Сколько надо? – спросил я.
От этих слов сыщик даже подпрыгнул, затем сжался, словно я ударил его в живот. Его лицо перекосила страдальческая гримаса.
– Да что ж ты орешь! – зашептал он, кусая кулаки, затем на цыпочках подошел к столу, выдернул из отрывного календаря листочек и написал на нем карандашом цифру 2.
– Чего «два»? – уточнил я.
Сыщик ткнул карандашом в листок и корявыми буквами приписал «тыс». Увидев, что я моргаю глазами, пытаясь расшифровать этот ребус, он торопливо пририсовал в нижнем углу какого-то тощего червя на крючке, в котором я с величайшим трудом узнал символ доллара.
Что? Он хочет две тысячи долларов? Но за какие грехи? Только за то, что я нечаянно вылетел за пределы воздушного пространства страны?
– Дело у тебя очень тяжелое, – пояснил сыщик, тщательно разрывая бумажку в клочья. – Так что думай, парень.
Я почему-то ему поверил. На пустом месте он не стал бы вымогать такую огромную сумму. Что же получается? Что я, сам того не ведая, наворотил такого, в сравнении с чем померкло даже злодейство бандитов, захвативших «Галс»? Бред какой-то! Но что, что я натворил?
– Хотелось бы получить объяснения по этому поводу, – опрометчиво заметил я, но сыщик пальнул в меня взглядом и сквозь зубы процедил:
– Объяснения будут стоить еще столько же.
Он не хотел долго ждать, полагая, что торг в данном случае неуместен, вынул из ящика наручники и швырнул их на стол. Этот жест в комментариях не нуждался. Я прикидывал, не проще ли провести несколько суток в следственном изоляторе, чем платить большие бабки неизвестно за что? За это время сыщики во всем разберутся и выпустят меня на свободу без предъявления каких-либо обвинений. Нарами меня не испугаешь, коль совесть чиста. Но совесть совестью, а вдруг я чего-нибудь учудил по оплошности или невнимательности? К тому же у меня
– Хорошо, – сдался я. – Только надо заехать ко мне домой.
– Заедем, – легко согласился сыщик и спрятал наручники в стол.
Глава 9
Долой вековую косность!
Сыщик подвез меня к дому на милицейском «жигуле». Я думал, что он останется ждать в машине, где принять взятку из моих рук ему было бы спокойнее, но он пожелал подняться со мной в квартиру.
Пока я открывал сейф, в котором хранились мои сбережения в твердой валюте, а также охотничье ружье и два спортивных пистолета, сыщик скромно стоял в прихожей и, коротая время, рассматривал акварели моего знакомого художника Бари Селимова, развешенные на стенах. Я отсчитал две тысячи долларов, посмотрел на жалкие остатки и, едва сдерживая злость, пнул ногой бронированную дверцу сейфа.
– Пойдут целевым назначением на укрепление правопорядка в городе, – пообещал сыщик, заталкивая пухлую пачку купюр в карман.
– А если ты ошибся? – спросил я. – Если я чист, как родниковая водичка?
Сыщик улыбнулся, ковырнул ногтем в зубе.
– Тогда я все верну.
Я открыл дверь. Он вышел, но на пороге остановился.
– Ах да! Совсем забыл! – И протянул мне сложенный вчетверо протокол допроса.
Я развернул его на кухне и, помешивая кофе в турке, стал читать то, что было записано с моих слов.
«Я, Вацура Кирилл Андреевич, 19 августа с.г. в результате неподконтрольного развития событий оказался в море, приблизительно в пяти километрах от берега. Неподалеку находилась яхта „Галс“, на которую я вскоре поднялся. Четверо пассажиров яхты проявили ко мне немотивированную агрессию и заперли меня в трюме. Там мною был обнаружен молодой мужчина, называвшийся Игнатом. Я помог Игнату совершить побег. Однако по причинам, от меня не зависящим, я не смог доставить Игната на берег, и его местонахождение в данный момент мне неизвестно. С моих слов записано верно: К. ВАЦУРА».
Оставалось только расписаться под этим кратким изложением моих бед, чтобы бумажка обрела статус юридического документа.
Уподобляясь сыщику, я мелко изорвал бумагу и швырнул обрывки в окно. Кофе убежало, кухня наполнилась ядреным дымом… Я распахнул окно и стал ходить из угла в угол, пиная ногами табуретки. Вроде бы суть схвачена. Но все изложено как-то странно, эзоповым языком, слишком обтекаемо. Нет ни слова об оружии, которое было у бандитов. Ни слова о засохшей лужи крови в каюте. Ни слова о том, что бандиты ранили Игната. А к чему эта двусмысленная фраза: «Местонахождение Игната в данный момент мне неизвестно»? Можно подумать, что я самолично утопил его или спрятал где-нибудь и не хочу признаваться в этом. А что такое «неподконтрольное развитие событий», в результате которого я оказался в море? Почему не написано про отказ двигателя у самолета? Они решили, что это вымысел? Причем настолько неудачный, что даже не стали заносить мои слова в протокол?