Морской узел
Шрифт:
Парикмахерша обошла вокруг меня, приподнимая то одну, то другую прядь с таким видом, словно она выбирала соленую капусту на рынке.
– А чем вам не нравится ваш натуральный цвет? – удивилась она. – У вас замечательные волосы.
По-моему, она кокетничала со мной, чтобы втянуть в какой-нибудь бесплодный и пустой разговор.
– Я готовлюсь к фестивалю сексуальных меньшинств, – ответил я.
Девушка потухла, ее интерес ко мне угас, и она принялась за работу. Когда она закончила и дала мне зеркало, чтобы я мог осмотреть себя со всех сторон, меня вдруг начал душить глупый смех.
Девушка приняла у меня деньги, вздохнула и сокрушенно покачала головой, словно хотела сказать: какие мужики пропадают почем зря!
– А вы за кого будете голосовать? – спросил я, подойдя к двери. – За Сиченя?
– Да пропади пропадом этот ваш Сичень! – зло ответила девушка, отмывая в рукомойнике выпачканные в черной краске руки. – С его политикой и замуж не выйдешь, и детей не нарожаешь.
Я решил не снимать кепку, чтобы постепенно втягиваться в новый образ. Перейдя по мосту речку, я просочился через ряды вещевого рынка, обошел фургоны оптовиков и вскоре встал у прилавка магазина «Спецодежда». Изучив ассортимент, я сделал вывод, что поставщиком этого магазина является какая-нибудь близлежащая зона. Впрочем, меня это вполне устраивало. Я подобрал себе темно-синюю телогрейку и кирзовые сапоги с грубыми, будто сшитыми из кровельного рубероида, голенищами.
Примерив обновку, я в ней и остался, несмотря на жару и невыносимую духоту. На мое счастье, погода вдруг резко испортилась: с гор подул порывистый ветер и полил дождь. Люди, прикрывая головы чем попало (одна женщина использовала для этого унитазный стульчак с крышкой), кинулись врассыпную. Я шлепал сапожищами по лужам в гордом одиночестве, чувствуя, как телогрейка постепенно пропитывается водой, обвисает и приобретает еще более ужасный вид. Но весь этот маскарад играл мне на руку, и в кабинет начальника аэроклуба я зашел в полной уверенности, что он ни за что меня не узнает, даже если когда-то видел и запомнил.
– Чем могу быть полезен? – спросил он меня, с недовольством глядя на расползающуюся грязную лужу под моими сапогами.
Я натянул на уши кепку, откашлялся в кулак. Лицедей из меня никудышный, но сейчас я придуривался с удовольствием: отбивал свою свободу.
– Вот, – сказал я и вытряхнул из пакета прямо на стол начальника грязное тряпье и обломок щитка. – Вот все, что осталось от Кирюхи.
Начальник, глядя на безнадежно испорченный приказ, на забрызганный органайзер и недопитую чашку кофе, побледнел.
– Что это за гадость?! – постепенно увеличивая громкость, стал заводиться он. – От какого еще Кирюхи?! Вы кто, черт вас подери?!!
Я снова откашлялся в кулак, вынул из кармана товарный чек и стал скручивать его, словно самокрутку. Начальник аэроклуба, уволенный в запас майор авиации, изо всех сил старался демонстрировать образец выдержки и интеллигентности. Я уважал этого человека, стараниями которого мне открылась дорога в небо. Но сейчас был вынужден его разозлить. Я сунул в рот скрученный в трубочку чек, прикусил его и, не разжимая зубов, ответил:
– Это не гадость, товарищ начальник. Это останки вашего пилота и нашего дорогого односельчанина и родственника
Начальник привстал, промокнул платком взопревший лоб, протер седые виски.
– Где вы это нашли?
– Рядом с нашей деревней Сусои. В болоте. Самолет зажевало, как муху в навозе. Ничего не уцелело, кроме вот этих дорогих нам вещей.
Я смахнул несуществующую слезу и поискал на столе спички.
– А почему… почему рядом с вашей деревней? – задыхаясь от волнения, спросил начальник, двумя пальцами приподнимая обломок щитка. – Как самолет мог оказаться над вашей деревней?
– Зазноба у него там живет, – ответил я, покашливая. – Валька Тимощук. Она давно по всей деревне растрезвонила, что Кирюха за ней якобы на персональном самолете прилетит. Никто не верил. И вот прилетел… Третий день уже, как это случилось. Мы с мужиками в том болоте ковырялись, ковырялись, да вот только это и смогли выловить. Да туда хоть дюжину слонов брось – так даже копыта не достанешь. В прошлом году, перед посевной, трактор туда въехал – и все, кранты, гиблое дело! Только пузырь выпукнулся с каким-то нехорошим запахом. От него вся деревня потом с трудом дышала, на работу никто не вышел, повсеместно компрессы с водкой на рот накладывали для лучшей фильтрации…
– А что… – пробормотал начальник, осторожно извлекая из-под рваных джинсов приказ. – Разве его родственники живут в вашей деревне?
– Да там каждый второй ему родственник! Вот я, к вашему сведению, прихожусь его двоюродным братом.
– Мгм, – пробормотал начальник и кивнул на диван: – Присядьте…
Я взял со стола зажигалку и подпалил кончик самокрутки. Начальник сел за стол, осторожно сдвинул на край останки дорогого пилота и нажал на кнопку селектора.
– Борисыч, – сказал он (Борисыч – это наш руководитель полетов). – А Вакулин приехал?
– Да, Сергей Михайлович. Вот он, рядом со мной.
– Пригласи его ко мне, пожалуйста.
Я даже закашлялся и чуть не выплюнул самокрутку. Только не это! Начальник позвал в кабинет моего инструктора, с которым до последнего времени мы летали в одной «спарке» и который знает меня как облупленного!
Я лихорадочно думал, как бы избежать разоблачения. Сделать вид, что мне приспичило, и выйти из кабинета? Но это ничего не решит, Вакулин наверняка будет дожидаться, когда я вернусь. А если я не вернусь, то рухнет весь мой план. Попросить начальника, чтобы наш разговор продолжался наедине? Я никак не мог найти спасительное решение. Начальник, заметив, что я сижу как на иголках, очень мягко, щадя мои чувства, произнес:
– Я вас прекрасно понимаю и разделяю ваше горе. Извините нас, если можете. Но я уверяю вас, что виновник этой катастрофы уже наказан. Техник, который готовил самолет к вылету, уволен. Вот приказ…
Дрожащей рукой он протянул мне съежившийся от влаги лист с чернильными разводами. Я шмыгнул носом и кивнул. У меня слезы встали в глазах от жалости к начальнику. Он искренне переживал, а я, подлец, его разыгрывал, играл на возвышенных чувствах!
Тут дверь распахнулась, и в кабинет зашел Вакулин. Я обмер и втянул голову в плечи.