Морской волчонок(изд.1990)

Рид Томас Майн

Это был большой складной карманный нож с ручкой из оленьего рога, с одним-единственным клинком — такие ножи матросы обычно носят на шнурке, надетом на шею и проходящем через специальную дырочку в черенке. Клинок был прямой, с удлиненным концом, острый как бритва. Утолщенная сторона клинка была очень прочная, как нельзя более кстати: нужен был исключительно крепкий клинок, чтобы провертеть дыру в дубовой клепке.

Это был инструмент, как бы специально созданный для такой работы, — не хуже любого долота. Ручка и клинок были одинаковой величины, а весь нож в раскрытом виде имел не менее двадцати пяти сантиметров в

длину.

Я нарочно так подробно описываю нож. Он стоит большего: если бы не он, меня сейчас не было бы в живых.

Итак, я открыл нож, ощупал лезвие, стараясь с ним освоиться, потом несколько раз открыл и закрыл, испытывая его упругость, и наконец приступил к работе.

Вас удивляет, что я был так осторожен. По-вашему, при нестерпимой жажде мне следовало поскорей пробуравить бочку и напиться воды? Правда, я весь дрожал от нетерпения, но меня никогда нельзя было назвать безрассудным мальчиком, и сейчас более чем когда-либо я чувствовал необходимость соблюдать осторожность. Меня подстерегала ужасная смерть от жажды. Я должен был во что бы то ни стало пробуравить бочку. Если б с ножом случилось какое-нибудь несчастье, если б клинок сломался или острый конец притупился, я бы, наверное, умер. Нет ничего удивительного в том, что я так тщательно проверял клинок и ручку.

Но если бы я трезво смотрел на вещи, я бы вряд ли так нянчился с ножом; жажду я утолю, а голод? Как быть с едой? Вода — питье, а не еда. Где же я достану еду?

Странно сказать: о еде я не думал. Я еще недостаточно проголодался, и больше всего мне хотелось пить. Позже, увы, я изучил все оттенки голода и страха перед голодной смертью.

Я нащупал на бочке место, где клепка была слегка повреждена. Место я выбрал немного пониже середины, рассудив, что бочка могла быть налита только наполовину. Необходимо было проделать дыру именно ниже поверхности воды, потому что в противном случае мне пришлось бы сверлить другую.

Затем я взялся за работу и скоро обнаружил, что дело идет на лад. Нож вел себя великолепно, и крепкая дубовая клепка уступала превосходной стали. Мало-помалу нож вгрызался в толщу дерева. Стружки я пальцем вынимал из щели и отбрасывал в сторону, чтобы дать простор клинку.

Я работал в темноте больше часа. Я так освоился с темнотой, что совершенно перестал чувствовать себя беспомощным. У меня, как у слепых, обострилось осязание. Я не страдал от отсутствия света, и оно не мешало работе. Я работал далеко не так быстро, как работают плотники с их долотами или бондари со сверлами, но все-таки подвигался вперед. Ямка становилась все глубже. Клепка не могла быть более трех сантиметров толщиной. Значит, скоро я ее продырявлю.

Если бы я не заботился о последствиях, я, может быть, сделал бы это скорей, но я боялся слишком нажимать на клинок, помня старую поговорку: «Торопись побольше, спеши поменьше», и старался осторожно обращаться с драгоценным иструментом [16] .

Прошло больше часа, пока я приблизился к внутренней поверхности клепки. По глубине проделанного отверстия я определил, что скоро конец работе.

Теперь у меня дрожали руки.

Сердце стучало. Странная мысль приходила в голову, ужасное сомнение меня беспокоило — сомнение в том, вода ли это?

16

Так в книге. Должно быть «инструментом»

И раньше я думал об этом, но сейчас я волновался.

Что, если это вовсе не вода, если это ром, или водка, или даже вино? Все эти напитки утоляют жажду только на мгновение, потом она еще больше разгорается. Если это не вода, я погиб! Тогда я умру, как многие от алкоголя. Вот уже влага просачивается под ножом через дерево.

Я боялся сделать последний надрез — боялся ужасного исхода. Но жажда мучила меня. Я надавил, и последние волокна уступили.

В то же мгновение из бочки брызнула холодная упругая струя. Она обожгла руку, в которой я сжимал нож, и сразу наполнила рукав.

Еще один поворот ножа, чтобы расширить отверстие. Струя бьет, как из кишки. Я прижимаюсь губами к отверстию и пью. Это не водка, не вино — это вода, холодная, вкусная, как влага родника!

Глава XXV

ВТУЛКА

Как жадно я пил чудесную воду! Казалось, я никогда не напьюсь. Только пресытившись, я оторвался от отверстия.

Впрочем, через короткое время я снова прильнул к бочке. Еще и еще. Я пил, пока не почувствовал, что жажда больше не томит меня, что страдания забыты.

Даже самое яркое воображение не способно представить мучений жажды: нужно испытать их самому, чтоб судить о них. Вы можете судить о жестокости этих страданий по тому, что люди, которых мучит жажда, ничем не брезгуют, чтобы утолить ее. И все же, как только страдание окончилось, оно исчезает, как сон. Жажда — наиболее легкоисцелимое страдание.

Итак, я больше не мучился от жажды, я насытился влагой.

Но вел я себя осторожно: переставая пить, я затыкал дырку указательным пальцем. Инстинкт подсказывал мне, что нельзя бессмысленно тратить драгоценную влагу, и я ему повиновался.

Под конец мне надоело придерживать струю пальцем, и я стал искать затычку. Я обшарил все кругом, но не мог раздобыть правой рукой ничего подходящего. Левой рукой я зажимал отверстие и боялся сдвинуться с места, чтоб тонкая струйка не превратилась, чего доброго, в поток.

Я достал из кармана остаток сыра. Но он раскрошился, как только я поднес его к отверстию. Его просто вырвало у меня из пальцев напором водяной струи. Сухари тоже никуда не годились. Что делать?

Тут мне показалось, что я могу заткнуть дыру куском материи от куртки. Грубый материал будет как раз кстати.

Не теряя времени, я отрезал ножом лоскут от полы и лезвием просунул его в дыру. Он вполне заменил палец, но скоро он промокнет. Это затычка временная. Надо было пошарить кругом и найти что-нибудь получше. Теперь я снова мог размышлять, но размышления снова привели меня к отчаянию. Я избежал смерти от жажды, но для чего? Для того, чтобы продлить мучения? Еще несколько часов, и я умру от голода. Выхода не было. Мой маленький запас пищи почти уничтожен. Два сухаря и пригоршня крошек сыра — вот все, что у меня было. Я мог еще раз поесть, а потом — потом голод, гнетущий голод, потом слабость, истощение, смерть!