Морской волк

Чернобровкин Александр Васильевич

— Откуда едете? — спросил командир жандармов.

— Нанси, — ответил я.

— На чьей стороне воевали? — задал он второй вопрос.

— На своей, — дал я второй ответ и сам спросил: — Король здесь?

— Уехал позавчера, сразу, как узнал о поражении бургундов, — ответил командир жандармов, пригладив согнутым указательным пальцем правой руки сначала левый ус, а потом правый.

— Куда? — поинтересовался я.

— Кто его знает?! — честно ответил он. — В сторону Труа, а куда дальше — нам знать не положено.

— Проводи меня к сенешалю, — потребовал я. — Выполняю королевский указ.

Бальсарен де Трес, сенешаль

Жуанвиля, — пожилой и скользкий тип из тех, что ошиваются в обозе, а потом взахлеб рассказывают о своих героических подвигах, — жил в двухэтажном каменном доме, расположенном между ратушей, которая была немного ниже, и храмом, который, само собой, был намного выше. Строить дома выше главной городской церкви пока не положено. Принял он меня в небольшой и жарко натопленной комнате на втором этаже, в присутствии двух солдат в кольчугах и с короткими мечами на поясе. Четыре человека — это было многовато для такой маленькой комнаты. Моя сабля и кинжал остались на первом этаже, где сидели в такой же маленькой, но душной и полутемной комнате еще четверо солдат. Стул с высокой спинкой, на которой висел темно-синий плащ, подшитый кроличьим мехом, был в комнате один и сидел на нем хозяин. Располагался стул рядом с небольшим камином, в котором горели сосновые дрова, источавшие тягучий аромат подгоревшей смолы. На каминной полке стояли бронзовый двурогий подсвечник с двумя огарками и, вроде бы, гипсовая, разрисованная фигурка рыцаря, который положил руки на рукояти меча, упертого острием в подставку. Будь рыцарь из золота, принял бы за голливудского Оскара, но здесь пока не знают такой осквернитель прошлого, настоящего и будущего, как кинематограф. С другой стороны камина стояли козлы небольшого стола, а столешница была прислонена к стене. Судя по размеру столешницы, сенешаль предпочитал питаться в гордом одиночестве.

Поздоровавшись и представившись, я сказал ему:

— Надо срочно отправить кое-что королю.

— Я не могу использовать королевских курьеров для переправки чего бы то ни было, кроме королевских документов, — медленно, будто говорит с тупым, произнес Бальсарен де Трес.

— Выполняю личное поручение короля, — проинформировал я сенешаля.

— Есть у тебя какой-нибудь документ, подтверждающий это? — спросил он.

— Конечно, нет, — ответил я. — Как ты думаешь, что бы сделали со мной бургунды, если бы нашли такой документ?!

— Ничем не могу помочь. У меня приказ короля, — медленно процедил Бальсарен де Трес.

Я знал, что только страх сбивает спесь с таких типов, поэтому пригрозил:

— Если король в ближайшее время не получит мое послание, всю оставшуюся жизнь, довольно короткую, ты будешь сопровождать его, сидя в клетке!

Эти клетки своей непривычностью и изощренной жестокостью наводили ужас на королевских чиновников. К отрубанию головы или повешенью они относились более спокойно. Бальсарен де Трес не был исключением.

— Зачем мне грозить?! — произнес он с напускным возмущением. — Если послание действительно очень важное, так и быть, отправлю курьера. Что надо отослать?

Я дал ему перстень герцога Бургундского, завязанный в клок фиолетовой материи, оторванной от ливреи одного из его охранников.

— А письмо? — спросил сенешаль.

— В нем нет необходимости, король и так всё поймет, — ответил я. — Никто не должен видеть, что здесь завернуто.

— Я положу его в ларец и опечатаю, — пообещал Бальсарен де Трес и потребовал: —

Будет лучше, если до получения ответа ты останешься в городе. Возле Северных ворот хороший постоялый двор.

— Не возражаю, — молвил я.

Нам все равно надо было продать трофеи. Передвигаться с табуном навьюченных лошадей было утомительно. Мы оценили добытое, после чего поделили. Себе я оставил белого жеребца, доспех и оружие герцога Бургундского, чтобы показать их королю Людовику, как еще одно доказательство смерти его заклятого родственника. О поражении бургундов здесь уже знали, но о том, где герцог, что с ним, никто понятия не имел. Видимо, тело еще не нашли или не опознали. Бойцы моего копья продали здесь только доставшуюся им одежду и оружие и самых плохих лошадей. На хороших в Жуанвиле не нашлось щедрых покупателей. Я не жадничал, поэтому быстро избавился от всего лишнего, продав и доли Лорена Алюэля и Тома. Кутильеру разрешил оставить одну лошадь. Он хочет подарить ее матери. Говорит, его мать, выросшая в благородной семье, любит ездить верхом. Что ж, пусть ездит. У вдовы тоже должны быть маленькие радости.

Ответ пришел через два дня. Бальсарен де Трес лично приехал на постоялый двор, чтобы сообщить об этом, потому что в присланной подорожной было указано, что все королевские подданные обязаны оказывать мне любую помощь, способствовать выполнению королевского поручения.

— Король едет в Тур, приказывает и вам следовать туда. Я выделю охрану, чтобы проводили вас до Труа, — любезно предложил сенешаль.

Я не стал отказываться. На дорогах сейчас спокойнее, чем лет сто назад, но еще пошаливали.

В Орлеане я расстался со своими лучниками, арбалетчиком, аркебузиром и пикинером. Они мне больше не нужны. Дождутся здесь попутный караван и поедут домой или куда хотят. Предложил им держать язык за зубами о своей причастности к смерти герцога Бургундского. О ней уже знали. Хищники обгрызли голову герцога, которая торчала из воды, так что опознать Карда Бургундского смог только его личный врач по старым шрамам на теле. Кто-то запустил версию, что убили герцога Бургундского его английские охранники. В подлых поступках всегда виноваты иностранцы. В данном случае так и было, хотя обвинили не тех.

В Туре я по привычке остановился у Рыжего Шарля, поскольку Долговязый Шарль перед Рождеством отмучился. Впрочем, заправляла Розали, а муж выполнял ее поручения. Под глазом у него был огромный синяк. Судя по размеру, синяк — дело нежной женской руки, вооруженной тяжелым предметом. На мой вопрос, за что его так любит жена, Рыжий Шарль промычал что-то невразумительное и сразу ушел во двор. У Розали я спрашивать не стал, потому что не собирался часа три выслушивать жалобы на мужа. Быстрее ни одна жена не расскажет. Они ведут бухгалтерскую книгу семейной жизни, приписывая все добрые дела себе, а все плохие — мужу. В итоге приход и расход равны. Если нет, то тот, у кого меньше, уйдет.

Отпустив утром кутильера Лорена Алюэля к матери, я вместе с Тома поехал в Плесси. Слуга вел на поводу трофейного белого жеребца, нагруженного доспехом, покрытым черным лаком. День выдался солнечный, теплый. Воздух пах холодной свежестью. В носу свербело, из-за чего постоянно хотелось чихать, но только хотелось. С крыш капало. На улицах была каша из мокрого снега. Горожане ходили, привязав к обуви деревянные платформы.

В Плесси меня встретил Жан Дайон, сеньор дю Люд. Вид у него был унылый, не по погоде.