Морской волк
Шрифт:
За тюленями и нерпами приходилось погоняться. Впервые я видел нерпу в море Лаптевых. Мы стояли на якоре на баре реки Яны, перегружали лес на речные самоходные баржи. Пищевые отходы кок выбрасывал за борт. Вышел я после обеда на корму перекурить и потрепаться. Вдруг вижу, из воды голова усатая торчит, похожая на человеческую, облаченную в каску, и смотрит на меня внимательно, не мигая, черными круглыми глазами. Температура воды была минус три градуса. Я в конце каждой вахты звонил в машинное отделение, чтобы узнать температуру забортной воды и записать в судовой журнал.
Догадавшись, что это не человек,
— Чего надо, братан?
— Пожрать приплыл. Харч у нас отменный, таки да, — ответил за нерпу старший матрос, одессит, который работал здесь каждый сезон, длившийся от силы три месяца, а оставшуюся часть года отдыхал в любимом городе.
Оказывается, нерпы знали судовое расписание и приплывали перекусить деликатесами, выбрасываемыми за борт. У каждого свой вкус. Потом эту нерпу пристрелил шкипер одной из барж, приехавший из Ленинграда на сезон за длинным рублем. В сырой северной столице шапки из водоотталкивающего меха нерпы были в цене.
Я тоже съездил на остров Котлин, пособирал грибы. Говорят, я на них фартовый. И это несмотря на то, что любил спать после обеда. Сосед в деревне рассказал мне примету: если на Пасху ляжешь спать после обеда, не видать тебе грибов, как своих ушей. Видимо, эта примета была придумана не про атеистов. Часть острова покрыта сосновым бором, часть — смешанным лесом. В бору нашел много белых грибов, а в смешанном лесу — черники, над которой, как положено, кружили эскадрильи комаров. Вернулся на барк с темно-синими пальцами и губами.
Там меня ждал гость — местный житель, приплывший на кожаной лодке, напоминающей каноэ. Это был низкорослый худой блондин с длинными волосами, схваченными сзади в конский хвост, и белесыми, рыбьими глазами. Одет он был в кожаную рубаху длиной до коленей и кожаные штаны. И то, и другое было грязное и воняло дымом и еще чем-то кислым, неприятным. В руке он держал зимние беличьи шкурки, сорок штук. Столько в среднем идет на шубу, поэтому и продают белку сороками.
Так понимаю, это представитель той самой чуди белоглазой, которая в будущем обретет государственность и возьмет гордое имя финны. Когда-то я работал в Беломоро-Онежском пароходстве, жил в Карелии и водил знакомство с финнами. Правда, на флоте встречались они редко. Да и в Карелии тоже. Раньше республика называлась Карело-Финской, но потом переписали население и выяснили, что в ней осталось всего два финна — фининспектор и Финкельман. Позже выяснилось, что это одно и то же лицо, и республику переименовали в Карельскую.
— Что ты за нее хочешь? — хотя я знал ответ, все-таки спросил на русском, медленно произнося слова.
— Медовуха! — весело улыбаясь в предвкушении неземного удовольствия, произнес абориген.
Кто бы сомневался! До сих пор помню Невский проспект ночью, заваленный бесчувственными телами пьяных финнов. Они приезжали в Россию на выходные, чтобы наверстать упущенное за пять рабочих дней. Одна радость — за редким исключением, финны не агрессивные по пьяни. Выпил-упал-проснулся-выпил…
Ученые утверждают, что у многих северных народов отсутствует какой-то ген, который предназначен для борьбы с алкоголем. Наверное, он перепрофилировался на борьбу с переохлаждением тела. Помню, на многих самоходных баржах, в которые мы перегружали лес на баре
— Разливай вторую! — потребовал шкипер.
Пока одессит снимал с бутылку пробку из фольги, которая из-за наличия язычка именовалась «бескозыркой», жена пожевала хлебный мякиш, завязав получившееся узелком в носовом платочке, довольно грязном. Когда ей налили, обмакнула узелок в водку, а потом сунула в рот грудному младенцу вместо соски. Тот сразу замолк, радостно зачмокав. Дети тут с младенчества познавали радости жизни. Раздавив вторую бутылку, перекурили, лениво обмениваясь фразами.
— Еще рыба нужна? — спросил шкипер.
— Нужна, — ответил одессит и начал торговаться.
За третью бутылку я получил три рыбы, за четвертую — четыре, за пятую — пять…
Бревна мы грузили в порту Тикси по осадке, то есть, по весу, а здесь сдавали почему-то по счету. Один тальман был с нашей стороны, второй должен был быть из экипажа баржи. В нее влезало примерно пять тысяч бревен. По документам мы втиснули в баржу девять тысяч. Шкипера это не шибко волновало. Когда его растолкали пьяного и потребовали отойти от борта, он начал бегать по нашему судну, разыскивая жену и старшую дочь. Обеих дам, пьяных и удовлетворенных, передали ему в прямом смысле слова из рук в руки. То-то мне показалось странным, что дети мало похожи друг на друга и совсем не похожи на отца.
Я приказал налить прибалтийскому аборигену пол-литровую чашу испанского крепленного красного вина. Длинный тонкий бледный нос гостя забавно дернулся, почуяв запах алкоголя. Видимо, вино раньше не пил, потому что посмотрел на напиток с недоумением.
— Медовуха? — спросил он, отдавая мне беличьи шкурки и забирая чашу.
— Лучше! — улыбнувшись, заверил я и показал жестом, что могу отпить, если он боится отравы.
Абориген отмахнулся: мол, самому мало. Он сделал большой глоток, убедился, что на вкус не такое сладковатое, как медовуха, но и не противное, после чего осушил чашу залпом. Кончик носа и щеки сразу покраснели, а бледные, рыбьи глаза потемнели и наполнились влагой, через которую окружающая действительность виделась намного прекраснее. На мокрых губах заиграла блажная ухмылка. Сейчас целоваться полезет.