Морячка с Кавказа
Шрифт:
– Вот такая грустная история, сынок, – с улыбкой смотрю на Игоря.
– Ну, мать, ты даешь. Никогда не думал, что ты знаешь какие-то легенды, – он явно удивлен моим познаниям.
– Я много чего знаю. Вот только не до легенд мне было в последние годы. Пойдем, наш автобус подошел.
Взяв чемоданы, мы пошли на остановку. Родственники нас с сыном встретили очень гостеприимно. И я, окрыленная теплой встречей, очень быстро, буквально на следующий же день нахожу себе работу. Мне даже пообещали в течение двух лет дать квартиру. Это для меня самое главное – своя крыша над головой. Игоря приняли в местный медицинский колледж, правда, снова на тот же курс. Но это такая мелочь. Главное,
– Дорогие мои, спасибо, что приютили нас на время. Я нашла жилье – съемную квартиру. Мы теперь будем жить отдельно, – радостно сообщаю тете Ане новость.
– Что? Чем же мы тебе, доченька, не угодили? – она обиженно поджала губы. Тетя Аня меня любит и называет доченкой.
– Угодили, еще как угодили, – нежно обнимаю эту прекрасную женщину. – Я просто хочу жить самостоятельно. Понимаете, привыкла жить сама. Спасибо вам, мои хорошие, за все-все, что вы для нас сделали.
Из далекой теперь Чечни наконец-то пришел наш контейнер. Когда открыли его возле подъезда дома, я ахнула – он полупустой. Вернее, пришли только дрова, то есть остатки от мебели. А одежды нет. Вообще нет. Посуды тоже нет. Покрывала, одеяла, ковры – все украдено. Даже это нужно будет покупать. Вот напасть. Накопленное мной годами добро пропало. Мало того, что мы с сыном без крыши над головой, а теперь еще и без вещей. Ну что теперь делать?
Я пришла к единственным родным мне людям. Обида душат меня:
– Тетя Аня, может у вас есть какая-то ненужная одежда? Нас полностью обворовали. У меня даже кофточки нет на смену.
– Конечно, Виолочка, и тебе, и Игоречку что-нибудь подберем, – она начинает вытряхивать вещи своей семьи из шкафов. – В этих шкафах столько добра скопилось, что давно пора половину раздать. Очень даже хорошо, что ты без вещей осталась, – «утешает» меня тетя.
– Шутите?
– Шучу, конечно. Но ты же понимаешь, что женщина, которая говорит, что ей нечего надеть – просто в шкафах давно ревизию не проводила.
Я смеюсь от такого подхода к делу. А ведь она абсолютно права!
– Понимаешь, – продолжает она философские рассуждения, – когда я была молодой и красивой, то одевалась, как королева. И если три месяца ничего не покупала, просто заболевала. А женщине болеть от такого ужаса, как отсутствие новых покупок категорически противопоказано!
Тетя Аня развивает бурную деятельность, опустошая свой гардероб и не забывая обзванивать подружек. В результате ее энергичных действий к вечеру у меня уже упакованы две огромные сумки. Все, что было лишнего у друзей и знакомых моей тети, перекочевует ко мне. Людская доброта не знает границ. Вещи, конечно, не новые, но добротные. Низкий поклон им за это. Первое время перебьемся, а потом я заработаю, и все сама куплю. Иду домой, тащу неподъемные сумки, и улыбаюсь, вспоминая слова тети. Мы с сыном живы, здоровы и меня окружают добрые люди. Выживем. Я же сильная женщина.
Каждый вечер, ложась спать, молюсь за спасение своих родителей: таких стареньких и беззащитных. Телефонные переговоры с ними не приносят облегчения, ведь там, в родной Чечне, что-то назревает. А я пока ничем не могу помочь. Быстрее бы дали на работе жилье. Не привезу же я их на съемную квартиру. От этой неопределенности ноет душа. И я снова корю себя за то, что смалодушничала, уехала, ведь там, за тридевять земель отсюда, остались родители. От этих мыслей я беззвучно плачу, понимая, что им пока помочь не могу. И от этого бессилия перед обстоятельствами хочется не плакать, а выть волчицей.
3
Два
Днем на работе я загружена делами и как-то все проблемы и тревоги отодвигаются на задний план, а вот вечером начинается кошмар. Ведь по телевидению новости одни страшнее других. И я не могу себе простить, что оставила стареньких и беззащитных родителей одних. Ведь для них эта война вторая в жизни. Сынок успокаивает меня:
– Мам, ты же знаешь характер деда: они обязательно выживут. Если он в Отечественную войну выжил, то сейчас точно все будет хорошо. Вот скоро война прекратиться, связь наладят, и поговорим с ними. А потом мы их сюда привезем, и будем снова жить вместе. Мам, а когда меня в армию призывают, можно я в Чечню попрошусь?
– Нет! – вскрикнула я от испуга. Но быстро взяв себя в руки, нежно обняла сына. – Нет, я этого не перенесу. Сыночек, прошу тебя: служи здесь. Пожалей меня.
– Все, все, мамуля, я просто спросить хотел. Думал, поеду в Чечню и бабулю с дедом найду.
– Нет, мальчик мой, не оставляй меня одну.
Он стал гладить по спине:
– Ну, ты совсем старушка стала, сейчас еще заплачешь. Да за меня в военкомате «покупатели» чуть не передрались. У меня же теперь диплом фельдшера, в наш госпиталь зовут служить. Мне самому такое предложение интересно. Я люблю медицину. И обещаю, что буду служить в нашем госпитале. Никуда я от тебя не уеду, не бойся.
Как я понимаю Игоря! Он, конечно, переживает и за деда с бабулей, и за друзей, которые остались там, где свистят пули и рвутся снаряды. Выжили ли они? От этой неизвестности ему хочется бежать в Грозный, защитить всех от войны. Да только бежать далеко. В «Новостях» показывают разрушенные улицы, дома, толпы беженцев. Эти несчастные люди похожи на тени. Я, вглядываясь в их лица, измученные войной, ищу знакомых. В глазах у беженцев такой жуткий страх! И когда же это все прекратится? И вообще, кто мне объяснит, – кому нужна эта война?!
Мне вспомнилась история жизни отца, бесстрашно сражавшегося в самом пекле Великой Отечественной войны. Его трижды считали погибшим, и матери отправляли скорбные похоронки. Но он выжил и дошел до Берлина. Чтобы попасть на фронт, он приписал себе недостающий год. И летом 1942 года высокий крепкий семнадцатилетний парень, работавший молотобойцем в кузнице станицы Вознесеновской, пошел добровольцем в армию. Новобранца отправили в учебный пулеметный батальон. Немцы стремительно рвались на Кавказ к нефтеносным районам. И курсанты, не успев доучиться, в сентябре месяце приняли первый бой у своей же станицы. Они сражались за родную землю так отчаянно, что вражеские войска не смогли пройти через их позиции.