Московиты. Книга первая
Шрифт:
Да, и батюшка даже, Димитрий Донской, брату Ваське-то завещал старшие столы, и московский и владимирский, мимо двоюродного брата. Но так тот был все-таки, во-первых, брат двоюродный, во-вторых, не мог занять стола по отчине, отец-то его не был никогда великим князем. Потому и сам на то согласился, сам и признал племянника старшим братом.
И мне признать? Но я-то, слава богу, родный, и батюшка наш на столе владимирском тридцать лет отсидел. Да и кого братом старшим признавать?! Дите несмышленое? Нет уж, брат старший у меня один, который сейчас то ли есть, то ли уже был. Тридцать шесть лет я под ним жил, тридцать
Ну ладно, ладно, пусть его, что дитя. Батюшка вон тоже малолетним на стол сел, а какой князь получился! Но ведь Васька этот – не батюшка, уж мне ли не знать, в Звенигороде живя, у Москвы под боком! Забаловали его, что мать, что отец. Дыхнуть на него лишний раз боялись, ни с детьми ему поиграть, ни с гор снежных покататься – только кутали да тетешили. Вот и вырос капризным, крикливым, да и крик-то не от силы внутри играющей идет, а от слабости, от боязни. Какой из него князь будет?
Так кто же для земель русских лучше будет – он или я?
Кто будет?
Он?
Или я?
***
Так или примерно так метался мыслью удельный князь звенигородский и галицкий Юрий последней ночью морозного февраля 1425 года. Ближе к утру в Звенигород на взмыленной лошади прискакал посланец от митрополита Фотия. Он сообщил, что нынешней ночью великий князь Василий Дмитриевич скончался, а князя Юрия Дмитриевича митрополит зовет в Москву.
Вот тут-то все и сошлось воедино – смерть брата, приглашение к великокняжескому двору, смысл которого поймет и последний дурень, и необходимость решить наконец этот проклятый вопрос, который вот уже сколько ночей мучил его как больной зуб. Решить прямо здесь и сейчас.
Признать племянника или отказаться? Отказаться от своих прав, которые по старине были совершенно бесспорны, без всякой зацепки, которая давала бы племяннику хоть малейший предлог оспорить наследование? Если поехать в Москву, то тем все и закончится – там у них логово, затем и зовут, чтобы не выпустить, пока не отступится. Отказаться признать посмертную волю брата? Но добром москвичи власть не дадут, значит, придется лить кровь своего семейства. Через что преступить – через отчинное право или через свято исполняемый завет предков не вставать друг на друга?
Ждал гонец. Ждали столпившиеся в дверях люди Юрия, сбежавшиеся со всего города – весть о смерти великого князя облетела Звенигород быстрым соколом. Никто даже не шушукался – все смотрели на князя, ставшего сегодня старшим в роду.
Наконец Юрий поднял голову, недобро зыркнул взглядом мимо гонца – на своих бояр:
– Ну что столпились? Коней седлайте!
Никто не пошевелился. Все ждали ответа на не заданный никем вопрос – куда?
– В Галич уйдем. Нечего здесь у Москвы на виду торчать, как прыщ на носу – добавил он устало.
И покатился камешек с горы…
___________________
[1]Устаревшее слово «рожно» или «рожон» означало заостренный кол, длинное копье, с которым ходили на медведя. А чтобы взятый на рожно медведь, самоубийственно насаживаясь на древко, не дотянулся перед смертью лапой до охотника, посредине древка рожна обычно делалась перекладина, останавливающая зверя.
Глава восьмая. О чудесах, изменяющих историю
Итак,
Юрий, уведший свои войска на север, в Галич, прислал оттуда в Москву гонца со своим отказом признать племянника. Сразу же выяснилось, что самые худшие предположения Юрия оправдались – сторону малолетнего великого князя приняли все младшие братья бунтаря, не только Андрей и Петр, но и бунтовавший еще недавно Константин. И, что гораздо хуже, Софья, узнав о поступке деверя, тут же послала за помощью к отцу – великому князю Литовскому Витовту. Однако ни московский двор, ни тем более оказавшийся в незавидном положении Юрий не спешили – и тем, и другим надо было время, чтобы собрать силы. Век тогда был неторопливый, мир еще был большим, планета пока не съежилась до облетаемого за сутки шарика и обитавшие на ней люди передвигались медленно. Войско ни за два дня, ни даже за две недели собрать было невозможно, поэтому дядя с племянником условились о перемирии на четыре месяца – до Петрова дня, 29 июня.
Думается, вряд ли кто из высоких договаривающихся сторон всерьез отнесся к этим обещаниям. И в Москве, и в Галиче понимали, что при изначальном неравенстве сил промедление на руку только Юрию, который, пользуясь паузой, и без того уже «за тем же перемирием тое весны разосла по всей своеи отчин, по всех людеи своих[1]». Так и случилось – москвичи выступили так быстро, как только смогли. Уже весной 1425 года московская рать двинулась к Галичу. Командовать ею был поставлен самый младший из «дмитриевичей», Константин. Похоже, самого ненадежного из сторонников Василия II отправили делом доказывать свою лояльность – принцип «проверки на вшивость» остается неизменным во все времена.
Останься Юрий в Галиче, смута бы, возможно, закончилась не начавшись – слишком уж велики были силы москвичей. Однако опытный галичанин быстро показал, что старого лиса не так просто обложить, и ушел из Галича в Нижний Новгород. Как выяснилось, мятежник тоже времени зря не терял, и уже успел обзавестись союзниками. Дело в том, что еще несколько лет назад Нижний был равен Москве, по крайней мере формально – наряду с Московским, Тверским и Рязанским существовало и Великое княжество Нижегородское. Прекратило свое существование, став частью Московского княжества, оно только при старшем брате Юрия – Василии Первом.
Кроме того, Юрий был связан с нижегородцами и родственными узами – его мать, княгиня Евдокия Дмитриевна, была дочерью нижегородского князя Дмитрия Константиновича. В нижегородских землях до сих пор обретался многочисленный клан «дмитриевичей» – двоюродные братья и племянники Юрия. Эти безземельные княжата, как несложно догадаться, не питали к отнявшей их княжество Москве теплых чувств, и заручиться их поддержкой, посулив уделы, Юрию наверняка было несложно.
Константин с московским войском последовал за Юрием на Волгу, однако Юрий, не вступая в столкновения, довольно успешно бегал от брата, а затем, перебравшись за реку Суру, встал там лагерем. Константин с московским войском вышел на другой берег, и несколько дней братья стояли друг против друга, разделенные только полоской воды. Можно лишь предполагать, о чем думали оба – и нынешний бунтовщик, и бунтовщик вчерашний, вынужденный теперь доказывать свою лояльность в братоубийственной, в самом прямом смысле, сваре.