Московская метель
Шрифт:
Есть же какое-то бюро находок или что-то… а может эта штука вообще краденая?
И приняв решение, он спрятал часы и зашагал туда, где во мраке красным горела буква «М».
В одиночку на московском метро он ехал в первый раз, и, честно говоря, волновался. Думал, что в один момент сделает что-то не так, или уйдет не туда, не разберется, как пользоваться карточкой.
Но ничего, обошлось — отыскал схему, на ней станцию «Арбатская», прикинул, как ехать. Спустился на перрон в числе прочих пассажиров, не вызвав ни единого
Там слегка сплющили, так что даже ребра захрустели, но ничего, пережить можно.
Так что не минуло и получаса, как Мишка выбрался на поверхность и крутил головой, пытаясь сообразить, в какую сторону идти.
Падал снег, крупные хлопья грациозно кружили в желтом свете уличных фонарей. Прохожие шагали, увенчанные белыми шапками и погонами, фары скользивших мимо машин казались не такими яркими, как обычно, а гудки звучали приглушенно.
В этот момент Мишка ощутил себя рыбой внутри огромного темного аквариума с теплой водой — тут ей и поставленный на дно замок с окошечками и аркой входа, и ракушки, и гроты, вьются плети водорослей, подсвечивает специальный фонарик и бурлит компрессор, чтобы никто не задохнулся.
А снежинки — это просто пузыри.
И он пошел, даже поплыл туда, куда тянуло его течением — через подземный переход, мимо ресторана «Прага» и под знак «кирпич», говорящий о том, что вот он, пешеходный, старый, настоящий Арбат.
Мишка вытаращил глаза, глядя, как навстречу ему шагают двое мужчин в длинных подпоясанных кафтанах красного цвета, темно-серых, отороченных мехом шапках и желтых сапогах. При виде длинных и тяжелых бердышей, чьи лезвия маслянисто поблескивали, он восхищенно цокнул языком.
Наверняка актеры, изображающие стрельцов… вот только почему на них никто не смотрит?
Ладно москвичи, они такое, наверное, видят каждый день, но ведь тут есть и туристы! Иностранцы, как вон тот длинный в ковбойской шляпе, что фотографирует дом по правой стороне.
Но может быть, он тут не первый день ходит?
А через пять минут Мишка забыл про стрельцов — вечерний Арбат, закутанный в белую тогу снегопада, подсвеченный витринами и под старину отделанными фонарями, оказался местом интересным, полным странной жизни.
— В заповедных и дремучих, темных муромских лесах всяка нечисть бродит тучей, на прохожих сеет страх! — пел лохматый юноша, терзая гитару, и в раскрытом чехле, лежащем перед ним, блестела мелочь, среди рублей и пятерок попадались там монеты вовсе странные, и квадратные, и даже в виде креста.
Чуть дальше художник, сидя на табуретке, рисовал портрет, модель, чернокудрая девушка, улыбалась так, что на щеках темнели ямочки, и ее лицо, очерченное штрихами карандаша, возникало на большом лице бумаги.
По бокам от бордового берета живописца, из густой седины, похожей на каракуль, торчали крохотные рожки.
Словно заметив взгляд, художник повернулся,
Дальше потянулся длиннющий книжный ларек, уставленный старинными фолиантами.
Продавец, крохотный и бородатый, словно гном из «Властелина колец», аккуратно смахивал метелочкой залетевший под навес снег, говорил с двумя покупателями одновременно и отсчитывал сдачу.
Когда Мишка проходил мимо, ему показалось, что книги негромко погромыхивают, сердито шелестят страницами, и даже пихаются, норовя отвоевать у соседей немножко места. Захотелось остановиться, взять огромный том в руки, как откормленного кота, погладить золоченый корешок.
— Мальчик, ты что здесь делаешь? — спросил продавец неожиданно писклявым голосом. — Или у тебя дело?
Мишка смутился — а, точно, он же не просто так гуляет, а ищет гостиницу!
Как ее, кстати, «Арбатская площадь» или «Старый Арбат»?
Можно, конечно, спросить, хотя бы у этого продавца, но куда интереснее отыскать самому. Вроде бы после Кремля и обеда одноклассников должны повезти на длинную экскурсию по Выставочному центру и затем на Останкинскую башню, чтобы оттуда полюбоваться столицей…
А значит, у него еще есть время.
Но про гостиницу Мишка помнил ровно до следующего художника, окруженного пейзажами на подставках. Тут были крохотные дворы, зеленые и уютные, с покосившимися заборами и развешенным на веревках бельем, маленькие церкви о многих главках, устремленные в ясное, открытое небо, Кремль, совсем не такой, как сейчас, но почему-то более настоящий, живой.
Каждая картина представлялась целым миром, и то, что он был заключен в рамку, ничего не меняло.
— Это что тут у вас, старая Москва? — спросил один из прохожих, в длинном черном пальто, с тонким портфелем в руке.
— Да, — ответил художник, плотный и бородатый, немного похожий на Деда Мороза.
— Но она давно мертва.
— Пока она есть в моей памяти и на картинах, она жива, — художник сердито нахмурился. — Думаете иначе?
Обладатель черного пальто и портфеля не стал спорить, лишь надменно усмехнулся и затопал дальше.
Мишка прошел мимо выкрашенного в синий цвет троллейбуса, переделанного под кафе. Крохотный домишко с вывеской «Елки-палки» показался отчего-то настолько несимпатичным, что захотелось перейти на другую сторону улицы.
Промелькнул и пропал за высоким забором силуэт часовни, окутанной синим огнем.
Мишка обогнул скрипача, игравшего что-то печальное, обошел толпу, собравшуюся вокруг уличного фокусника — тот доставал из рукавов голубей, выпускал в темное небо, и те летели через снегопад, недовольно хлопая крыльями.