Московские повести

Разгон Лев Эммануилович

— А оно уже есть?

— А вы разве не слышали? После того как декан медицинского Зернов отказался от чести возглавить остатки Московского университета, попечитель предложил избрать на сей пост... кого, как вы думаете?..

— Подумаешь, проницательность какая! Графа Комаровского, наверное, вот кого!

— Гм... Можете конкурировать со мною на поприще ясновидца... Именно-с. Его сиятельство граф Леонид Алексеевич Комаровский — ректор Московского императорского университета. А помощником к нему — Лейста... А проректором — Елистратова. Ха-ра-ша компания!

— Студентов жалко...

— Да, жалко. Их пачками исключают из университета. А градоначальник приказал выселить

из Москвы всех иногородних, исключенных из университета. Предупредили остальных, что за неявку на лекции будут исключать.

— А кто читает лекции?

— Ну, кто еще не получил уведомление о принятии их отставки, те являются в профессорскую ежедневно. А там дальше проходит уж совершенная фантасмагория! Городовые следят за расписанием, пристав приглашает профессора на лекцию, идет, бедняга, как колодник по Владимирке — два фараона по бокам... Хорошо, вы больны, можете сидеть дома и спокойно дожидаться, когда министерство соблаговолит принять вашу отставку... Газетки почитывать... Впрочем, забыл, что вы ничего, кроме газеты Дорошевича, не читаете.

— Да, я не такой любопытствующий, как вы, Евгений Александрович. Вижу, что и сегодня пришли с пачкой этой трухи... Вон даже «Московские ведомости» притащили.

— А что? Небезынтересно! Дайте я вам прочту передовицу этой правоверной газеты...

— Да ну вас!..

— Нет-нет, послушайте!.. Где это? О! «Подача в отставку в момент усиленного поджигания студентов заговорщиками есть акт пособничества беспорядкам, свидетельство солидарности с подстрекателями...» Чуете? Вот вы — известный своим презрением к политике, оказывается, влезли по уши в эту самую политику... Вы — пособник! Как бы сказал Лейст, «Вы есть подстрекатель и возмутитель»!.. Правда, и в научном смысле профессор Лебедев ничего не стоит... Не верите? Пожалуйста: «Профессора, начинающие свою забастовку, в научном отношении представляют в большинстве самую незначительную силу. От удаления их наука потеряет очень мало».

— Фу!.. Охота вам, Евгений Александрович, в этой вони копаться!

— Такова судьба исследователя. Вы сами нас всегда учили, что надобно неустанно копаться, для того чтобы в явлении выделить основное, отделить это основное от всяких посторонних, так сказать, отвлекающих и малоинтересных явлений... Вот, зажав нос и заставив себя дочитать эту передовицу до конца, я выявил основное. Разрешите, профессор, мне зачитать: «Удаление нынешних профессоров только открыло бы научную карьеру для наилучшей части преподавателей...»

О! Чуете? Прямой и откровенный призыв к сволочи, к малодушным... Будьте с нами! В крайнем случае — промолчите... И тогда вы получите все: кафедры, ученые звания, из статских советников прыгнете в действительные статские... Спешите, больше никогда у вас не будет такого случая! Ну несколько месяцев, годик какой будут на вас смотреть с брезгливостью... А потом забудется! А чины и деньги останутся! И они не пахнут!..

— Никогда не видел вас, Евгений Александрович, таким злым... Меня считают злюкой, но мне до вас далеко, ах как далеко...

— Я их ненавижу!! — Гопиус встал, лицо его стало белым и мгновенно утратило свою всегдашнюю подвижность. — Я их ненавижу, весь их мир чинопочитания, угодливости, лакейства... Гнусные ничтожества, думающие, что они способны контролировать и историю, и философию, и физику, и физиологию... И поскольку они все дико невежественны, никогда и ничему не учились, а всякий офицерик или городовой, увидя их, берет под козырек, то они совершенно искренне верят, что и вправду являются хозяевами мира... Знаете, Петр Николаевич, меня не удивляет, что они врут — ну, ихняя государственная деятельность без этого

не обходится; меня не удивляет и желание, чтобы этому вранью все верили... В общем-то, естественно. Меня даже не удивляет, что они обижаются, когда их вранью не верят... Поражает меня искренность, с которой они обижаются! Они действительно убеждены, что их вранью все должны верить! А кто не верит, тот супостат, внутренний враг, и место его в остроге!..

— Вы против кого эти филиппики направляете? Против Лейста и Зографа, что ли?

— Ну, еще против этих!.. Дерьма-пирога... Они ничем не командуют, только прислуживают и получают на чай. Я про других... Впрочем, извините за горячность, Петр Николаевич! Я забыл, что о политике в этом доме не говорят, что она где-то внизу, а наука сияет снеговой вершиной, до которой не могут добраться никакие миазмы политики... Так не добираются?

— Ох, злыдень вы...

— Покорнейше прощения просим... На чаек бы с вашей милости... Давайте я вам расскажу что-нибудь более веселое. Кто бы мог подумать, что ветер вольнолюбивого протеста захватит нашего университетского мефистофеля! Да. Подал в отставку его превосходительство действительный статский советник, кавалер ордена Станислава первой степени, ординарный профессор, известнейший звездочет Витольд Карлович Цераский!.. Совершенно не представляю себе университет и Москву без него...

— А что Витольду Карловичу делать в обсерватории без Павла Карловича? Уже много лет за Цераского работает в обсерватории Штернберг. После того как он подал в отставку, что же остается делать Цераскому!..

— Мм... Да... В общем-то, да, конечно... Но Витольд Карлович проявил, так сказать, гражданское мужество без оглядки, так сказать, на своего помощника...

— Вы что хотите сказать? Что Штернберг не подал в отставку? Остается в университете? С этими? Вы знаете, Евгений Александрович, что я очень далек от того, чтобы диктовать кому-либо действия или убеждения. Но здесь случай какой-то совсем другой... И Павел Карлович на меня всегда производил впечатление человека такой безукоризненной порядочности... Просто не понимаю...

— Мм... Чужая душа — потемки...

— Нет, вы меня этим сообщением просто ударили... Странно, совсем странно... Да вы же с ним, как мне казалось, всегда были в добрых отношениях. Даже такой нетерпимый человек, как вы!.. А сейчас и слов не находите никаких по его адресу...

— М-м... Да, конечно...

— Ну, вот. А вы еще мне говорили, что исключения не бывает... Есть, оказывается, исключения!.. Есть?

— Нет, Петр Николаевич! Исключений не бывает!..

Так и есть, состоялся все же с Лебедевым этот неприятный разговор! Гопиус знал, что в университете, а в особенности в их лаборатории, разговоров о помощнике директора университетской обсерватории будет много. И малоприятных. И больше всего ему не хотелось, чтобы этот разговор у него был с Лебедевым... Вот перед кем ему не хотелось не только говорить неправду, но и скрывать неправду своей обычной ухмылкой, остротой, цитатой из Гёте... Или же просто молчанием. Но что делать! Что делать!

Это было естественным следствием того невеселого разговора, который состоялся не позже чем позавчера в маленькой кладовой университетской обсерватории. В кладовой на стеллажах лежали, стояли тысячи, десятки тысяч негативов с фотографиями звезд, планет, миров, бесконечно далеких от земли и тех земных дел, о которых шел неторопливый и тихий разговор двух университетских работников не самого высокого ученого ранга.

Гопиус сидел на высоком столе, ноги его болтались, он размахивал ими, как будто в такт размеренным и тихим словам Штернберга.