Московские Сторожевые

Романовская Лариса Андреевна

Но это их, девочковая, жизнь. А у меня своя началась. Еще чистенькая и нетронутая, как та лакированная тетрадка для снов. А еще не терпится Гуньке подарок преподнести, порадовать мальчишку. Скорее бы уж кассирша с моими покупками управилась. Надо будет ей сейчас, когда чихнет, здоровья пожелать как следует, а то у нее с легкими уже который год непорядок.

9

В Ханты-Мансийск я больше так и не попала — до самого отлета проторчала в Инкубаторе. Последние дни перед выходом в новую жизнь всегда суматошные. В возраст вжиться надо, биографию продумать, словарный запас слегка подрихтовать, про одежду и манеры я вообще молчу. С биографией как-то не особенно удачно складывалось: я

Тимофею за каждым завтраком новую версию себя скормить пыталась, пока он мне очередные кулинарные изыски скармливал. Я постоянно привередничала и боялась от лишнего куска разбухнуть, а он все время брюзжал: «Неправдоподобно», — и обзывал меня актриской оперетты. Может, у него в лаборатории все наперекосяк шло — Ваську-Извозчика так оттуда в комнату не перевели пока, а может, во мне дело было. Я все-таки любовными романами баловалась на досуге, а у них сюжет одинаковый: прилипчивый и приторный, как молочная ириска. В общем, каждый завтрак переходил в невообразимую перепалку. Не хуже, чем у Жеки на съемочной площадке, наверное.

С Гунькой куда проще общаться было. Я, конечно, делала вид, что про его тайну не ведаю ничего, но он и сам не сильно скрывал. Как узнал, что останется тут, Старого ждать, так сразу вся синюшность испарилась. Даже пару годиков набрать успел за эти дни — над губой рыжие усенки пробиваться начали. Ну и характер вразнос пошел — как у дурного подростка. Я, правда, с такими обращаться умею, недаром в школе работала. Нашли общий язык в очередной раз. Я Гуньке кой-какие экзаменационные билеты растолковала, он меня относительно манер и лексикона проконсультировал, да и просто поговорили нормально. Как на равных — у него срок ученичества к концу подходил, скоро совсем ведуном станет, можно как с нормальным общаться.

В ночь перед отлетом мы с ним вообще друг от друга не отходили — как две гимназистки в дортуаре, честное слово. Я вещи паковала, он помогал, рты у нас обеих… обоих не закрывались. Тем более, я гладить ненавижу, а Павлик… ну Гунька в смысле, с утюгом прекрасно управляется. С пользой время провели.

Я на рассвете, когда ученичество с себя на Тимофея перекидывала — до того, пока Старый не проснется, — себя прямо какой-то воровкой ощущала. Гунька, правда, молодцом держался. Одно плохо: не успели мы с ним наедине попрощаться. Пришлось при Тимофее друг другу руки жать, потом лобызаться троекратно, потом кое-чем обмениваться на прощание (все, естественно, в упаковках, деликатно). Прямо как-то и позабыли, что через пару недель в Москве увидимся. Я даже всплакнула слегка, но уже в машине. Гунька, наверное, тоже, хотя в его нынешнем возрасте слезы — это стыд позор и… пардон, запамятовала… полный отстой.

С остальными куда легче расставаться было: Варвара от меня подарочное серебро приняла, мне платок котовой шерсти вручила и умчалась обратно пробирками звенеть, морских мышей распиливать. Того черного мышика, кстати, Гунечка все-таки себе потом забрал. Не в качестве природного материала, а в виде компаньона, что ли. Так что я и мыша на прощание чмокнула, и котов погладила. Всего двух, правда, — вороного Борьку, которого в первую после возрождения ночь из окна наблюдала (он по гаражу бродил, боком о теплый борт джипа терся) и брюхатую Люську, которую по этой интимной причине никто к болящим не подпускал. Люська нервно урчала, жрала у меня с ладони перемороженные креветки и противно воняла свалявшейся шерстью.

С Тимофеем мы прощались по дороге в аэропорт. Он, как всегда, гнал с чертовой скоростью, привычно бубнил о том, что в биографии у меня концы с концами не сходятся, периодически прикладывался к трубке мобильного. Только у въезда в аэропорт, полоснув фарами по шлагбауму парковки, как-то затих:

— Ну

чего, Ириновна… Нормально линька прошла? Не страшней, чем думала?

Надо было поблагодарить изо всех сил, сказать что-то доброе, ну как и полагается в таких случаях, а не получалось. У меня в голове словно метроном щелкал — до начала регистрации полчаса, вылет наверняка задержат, лететь часа четыре, если посадку во «Внуково» сразу дадут, потом пока багаж, пока чего, во сколько же это я дома-то буду? Да еще с учетом часовых поясов? Надо бы в самолете подремать, а то долгим день получится. И как там Дора с моим районом сработалась? И не протухнет ли подарочная рыба, вот вопрос. Я ж девчонкам муксуна везу. Он, конечно, на любителя, но Жека его в тот раз отсюда привозила, все вроде хвалили…

— Хорошо все было, Тим. Жалко, что на котов с тобой не сходила ни разу. Когда теперь выберусь…

— Надеюсь, что не скоро, Лен… То есть Лиль… — Тимофей как-то посерьезнел. Потом опять к телефону ухом прикипел. — Ну чего, Гришань? Встретили? Угу, идем уже. Сейчас втроем ее дотащим.

— Кого?

— Да подружку твою с московского рейса. Ты туда, она сюда, круговорот людей в природе, — отшутился Тимофей.

А я и не знала, что кто-то из наших девчонок раньше времени увядать начал. У нас сейчас самая старшая — Зинаида, но ей чуть больше полтинника по документам.

— У вас там как эпидемия гриппа, честное слово… Мрете как мухи, а мне котов с яблонями лишний раз… — Тимка вроде шутил, но как-то неубедительно.

Я со всеми своими предотлетными мыслями уже одной ногой дома была, спиной кресло «Боинга» заранее чувствовала, в разговоры толком не вслушивалась. А тут вот чего…

— Да шучу я, Лиль… Все нормально.

Кого там так накрыло — я даже спрашивать не стала. Все равно через пару минут увижу. Странно только, что никакой тревоги не чувствую, как оглохла совсем. Или это аэропорт так глушит волной чужой дорожной суеты?

Волна волной, а Таньку-Рыжую я в первый момент вообще не узнала. Если бы возле нее давешний Гришка Мышкин не стоял, то прошла бы мимо, грохоча замерзшим чемоданом.

Полтора месяца назад на моих проводах Танька бодренькая была, а сейчас выглядела хуже, чем в пятьдесят шестом, после возвращения. Издали видно — что оживляли ее. Причем кое-как, по принципу «лишь бы довезти». Скисшая, бледная, в платке каком-то несусветном по самые брови. Мышкин и тот знакомый пилот-вертолетчик ее с обоих боков поддерживают — Гришка что-то бормочет из заклятий первой помощи, а пилот окружающим глаза отводит, дескать, укачало женщину в самолете.

Я даже как-то ахнуть не успела. А Танька меня узнала сразу. Заулыбалась белеющими губами:

— Ну вот и помолодею заодно вне очереди. Нет худа без добра.

Это чем ее так?

— Да ограбил меня кто-то, — почти легкомысленно отозвалась Танька, опираясь на руку Мышкина. — Я даже оглянуться не успела, а он меня гантелей по затылку… Ну хорошо, что не мирскую…

— Очень хорошо, — мрачно согласился пилот. — Просто замечательно.

Тимофей передвинулся от меня к Рыжей, схватился за мобильник, начал что-то быстро туда надиктовывать. Наверняка распоряжался лабораторию готовить.

В динамиках звякнул приглашающий сигнал, я схватилась за свой чемодан, Танька глянула на нагруженного ее сундучком пилота. Потом в заледенелый витраж посмотрела недобро:

— Давно я на Севере не была. И еще бы здесь век не быть. Ну или полтора…

— Ничего, Танюш, сорок дней не срок, — утешил ее Мышкин. А пилот все так же мрачно поинтересовался, что это так бренчит в багаже.

— Да спиртовка, что ж еще-то… — удивилась Танька, покусывая совсем истончившиеся губы.

— Танюшка, а спиртовка-то тебе на кой шут? — изумился Мышкин.