Московские Сторожевые
Шрифт:
Вот не зря Старый себе на замену Жеку-Евдокию поставил. Она, конечно, баламутка еще та, но выход придумала:
— Ленка, а давай ты замуж выйдешь? Квартира супругу отойдет, а потом он ее на тебя новую перепишет? Ну чего ты морщишься, я дело говорю…
Говорит она мне! За кого замуж-то, Дусенька? Где я себе свободного мужика найду? За Отладчика не хочу, спасибо… У нас тут из Смотровых только Матвей с Петькой, по остальным районам женщины сидят. А свободных Спутников в природе не существует, это аксиома. Им же без протеже нельзя. Если Спутник никого не патронирует — у него
Жека ухмыляется, ведет тонко выщипанной бровкой и подзывает Гуньку, чтобы свежий чай заварил. На тех горячих травках, которыми семью мирить хорошо.
— Лен, ну какой Спутник, я тебя умоляю? Это ж фикция чистой воды: распишетесь и разбежитесь, только вас нотариус и видел, Гуньку себе в мужья возьмешь, елки-палки!
Совсем Евдокия того… то есть Евгения, но мне от этого не слаще. Гунька меня нынешней на полвека моложе, в ЗАГСе конфуз будет.
— Не будет, — уверяет меня Жека и разливает медовый чай. — Гунька, неси свой паспорт!
Гунька со своей табуреточки, что между холодильником и окном втиснулась, поднялся. Посмотрел на нас перепуганно, но в комнаты ушел. Совсем ребенок ведь… Да еще и мирской, не колдовского рода. Потому и должен на мастера семь лет отработать, чтобы в ученики взяли. И как Старый на такое баловство пошел? Виданное дело — из мирского мальчишки ведуна делать, время тратить на такую безделушку. А с виду-то и не скажешь, если на Гуньку посмотреть. Ничего такой, на одного Манечкиного кавалера похож, еще из первой молодости. Тот тоже высокий был, рыжий, почти ржавый… Маня его так Ржавым и звала… в ответственный момент.
— Ты, Евдокия, как хочешь, а я за ученика замуж не пойду! Сама такого в мужья бери.
— И возьму, — хохочет Жека, ибо коньяк и вправду недурной… — Вот его Старый летом на ученичество поставит… хихикс… отогреет, от мирского отметет… я Гунечку себе и заберу, пока ты там пробуждаться будешь, дорогая моя Степановна. «У церкви стояла котлета… карета… там пышная свадьба была…» Гунька! Ты паспорт принес?
Принес. Стоит будущий ведун на входе в кухню, рот раскрыл, руки по бокам свесил, под очками толстостенными дрожат перепуганные глаза. Боится, что и вправду поженимся. С Жеки сейчас станется, наплетет ему три бочки арестантов про жениховские обряды, дурная…
Хотя я бы на ее месте наплела, над кем еще честной ведьме подшутить, если не над своими же? Помощник — он ведь и не человек, и не ведьма. Так, что-то вроде подручной тварюшки. Но я к своей кошке Софико получше отношусь, относилась… чем Жека к этому. Хотя… Ой, не зря Евдокия по квартире в этой тряпочке разгуливает, которая теперь вместо халата в моде… Не зря у нее сейчас бровки черные и узкие, а кудри тоже черные и крупные. Не просто так Старый помощнику такой присмотр выбрал — хочет Гуньку переучить, на правильный путь поставить. И, судя по Жекиному виду, это обучение у них каждую ночь полным ходом идет. Она вон какая довольная. А мальчика жалко, он бледный совсем, пот на лице вперемешку с веснушками выступил…
— И что мы имеем с гуся? — Жека-Евдокия от
Паспорт на первой страничке открылся, я чуть прищурилась, Жеке через плечо заглянула: Сергунин Павел Сергеевич, 01.05.1985, ОВД р-на… На фотографии совсем ребенок, в двадцать лет сейчас снимок делают, если я ничего не путаю… И понятно, чего его Старый Гунькой назвал: кличку-то сам мастер подбирает, по своему разумению. У Старого с фантазией небогато, он для этого слишком серьезный. Вот фамилию и окоротил… Павлику. Или Пашечке? Как же мне мужа-то называть?
Жека тем временем на Гунькин снимок в паспорте поглядела строго, дунула-плюнула, растерла. Поцеловала, как надо, фотокарточку — губами в губы. Словно ветерок подул, и тюль на окне заколыхался — постарела фотография: кудри в плешивый ежик перешли, вместо веснушек по щекам морщины побежали, а глаза с губами остались детскими, их никакое колдовство не берет…
— Ленка, ну теперь ты давай, что ли? Я за тебя тут пахать не нанималась! — И Жека опять к сигарете тянется. Ведь проснется завтра, дурная, на год старше, с такими-то привычками. Не мое это дело. Мне свое стариковское ворчанье еще сорок дней выпускать можно, потом не пригодится. Пора отучаться от него.
Я на циферки гляжу прицельно. Восьмерка меня слушается, поджимает брюшко, разъезжается. И становится наш Павличек Сергунин аж 1935 года рождения, как нам и надо.
— Гуньку прям сейчас старить будем? — советуюсь я с Жекой.
— Зачем сейчас? Завтра с утреца, как в ЗАГС пойдете… сейчас он мне такой нужен, — хихикает Евдокия.
Гунька все еще мнется в дверях. Страшно ему. За семь лет жизни у Старого много чего перевидал, а вот в мужья его еще не отдавали. Чувствую, Жека наплетет ему сегодня.
— Иди пока, на табуретке отдохни… — успокаиваю его я.
— Правильно, Гунька, слушайся жену… — подначивает Жека, убирая тот паспорт в вырез на своем, пардон, халате. — Сейчас передохнешь — и за продуктами, завтра много народу придет, свадьба все-таки…
— Жека, у тебя совесть есть? Ты посмотри, на кого я похожа, какая свадьба…
— Ну, значит, не свадьба, значит, так просто… В новую жизнь тебя проводим, посидим нормально. Давно ведь не собирались. И вообще, мне скучно.
Скучно ей. У нее район Старого на пригляде, молодой помощник под боком и своих дел выше крыши. Но, может, и правда скучно? Жека ведь молодая сейчас, ей веселья хочется, а она работает без продыху.
— Да не хочу я… Ты посмотри, на кого я сейчас похожа!
— Ой, да ладно тебе. Все равно, раз Старого нет, собраться надо, хозяйство твое поделить, чтобы по-нормальному.
И то верно. А то я со всей этой мишурой про главное запамятовала.
— Лен, пока не забыла, дай я тебе возраст померяю. — Жека в кухонный шкафчик полезла. Изогнулась вся, был бы у нее хвост — так вильнула бы им. Гунечка сидит себе на табуретке, крупными ладонями колени прикрыл и в кафельный пол смотрит. Хороший пол, промытый, розовый. На таком работать — одна радость.