Московские сумерки
Шрифт:
Мартин поднял газету и вчитался в заметку.
– Хорошо, вы обратили внимание на такой момент, – заметил он. «Разборка отношений между двумя враждующими криминальными группировками». При разборке отношений, по-моему, не применяют «молотовский коктейль». [2] Что же это было на самом деле?
– Я бы сказал, что «Известия» сообщают лишь половину правды.
– Как всегда?
– Нет. Есть отличие. На этот раз за второй половиной не скрываются политические мотивы.
2
Так на Западе называют горючую
– А вот Хатч говорит, что политические мотивы присутствуют всегда.
– Да. Но здесь нет обычных политических мотивов. Нет никаких пропагандистских целей. Им просто еще не удалось изучить факты, или же они не хотят эти факты признавать.
– Этого не видно, или это не соответствует действительности? Факты заключаются в том…
– … что фигурируют только лишь «враждующие криминальные группировки».
– Вы имеете в виду, что это рэкет, связанный с вымогательством, а не война между гангстерами?
– Да, конечно. Богатый кооператив отказывается отстегнуть рэкетирам, и его поджигают. А что еще?
– Не знаю, – ответил Мартин.
Так как он не был штатным дипломатом, то мог пользоваться правом проявлять свое невежество и при этом оставаться безнаказанным. Он подошел к окну, наблюдая, как на Москву в четыре часа дня спускаются серые сумерки. Сначала сквозь падающий снег он видел только свет из окон здания Верховного Совета Российской федерации – белого массивного здания, построенного поблизости на той же набережной, прямо через улицу. На минутку снежная пелена раздвинулась, и за крылом здания Верховного Совета показались очертания высотной гостиницы «Украина», стоящей на другом берегу реки. На прошлой неделе ему довелось побывать там. Он с содроганием припомнил небольшую колонну грузовиков-трайлеров из братских социалистических стран, обычно в беспорядке приткнувшихся на ночевку около гостиницы на продуваемом всеми ветрами бульваре Шевченко. Снег посыпал с новой силой, из-за чего опять исчезли из виду не только гостиница с рекой, но даже светящиеся окна в здании Верховного Совета России. Снегопад начался со Дня благодарения в конце ноября и, судя по всему, затянется, как ему казалось, до мартовских ид, то есть до середины марта. А потом снег превратится в грязное месиво, которое будет налипать на обувь и заноситься в каждый московский дом.
Когда он был совсем маленьким и жил в Висконсине, он любил зиму. Он помнил холодные березовые рощи, блестевшие на снегу. Он и русскую литературу-то стал изучать отчасти потому, что заинтересовался бескрайним, пустынным, холодным лесом, русским лесом, – а именно из цепи необъяснимых и безрассудных поступков и складывается сама жизнь. Со временем ему стало ясно, что, когда в русской литературе описывается зима, имеется в виду вовсе не само это время года.
«Плачет метель, как цыганская скрипка», – говорит, к примеру, поэт Сергей Есенин. А в действительности это стихотворение не о зиме, а о девушке…..И березы в белом плачут по лесам», – а это стихотворение о смерти самого поэта: «Кто погиб здесь? Умер? Уж не я ли сам?». Вот еще одно: «А за окном протяжный ветер рыдает, как будто чуя близость похорон». Это про тоску русской души, заточенной в занесенной снегом избе. Везде главная мысль – не зима, а тоска, печаль. Зима в буквальном смысле должна пониматься как фон, метафорически.
И вот теперь он ненавидел зиму. Нет, не так – не ненавидел, а просто приходил в отчаяние от ее бесконечности. На втором году пребывания здесь, вторично встретив в Москве зиму, он стал в нетерпении ждать, когда же она кончится.
Мартин наконец-то отвернул взор
– Что вы спросили? Таглиа показал на газету:
– Что это могло бы значить, если не рэкет с целью вымогательства?
– Не знаю.
Таглиа опять взял газету в руки.
– «Здесь считают, что еще слишком рано делать какие-либо предварительные выводы», – перевел он.
Мартин не обратил внимания на его шутливый тон:
– Иностранцы – кто они такие?
– ФИО не известны, – ответил Таглиа. – Фамилии не известны, имена также не названы. Похоже, «Известиям» на такие мелочи наплевать.
Он сложил газету и бросил обратно на стул, с которого встал Мартин.
– Кооперативы стали делать настоящие деньги, – продолжал он, а мафия тут как тут – хочет иметь свою долю.
– Довольно нахально с ее стороны начинать трясти иностранцев.
– Мы не знаем, когда мафиози начали щипать кооператоров, – подметил Таглиа. – Вполне может статься, что до этого они посылали им предупреждения с угрозами. Такой случай впервые попал на страницы прессы. Всего год назад о подобном никогда не публиковали ни строчки.
– Ну, год назад и кооперативов-то не было, – парировал Мартин.
– Все это радует мое капиталистическое сердце, – заметил Таглиа.
– Вам радостно видеть, как возникает новое поколение коммунистических миллионеров? – подковырнул Мартин.
– Нет, мне радостно видеть, что власти теперь в открытую признают: и в раю для рабочих не обходится без преступлений. Не одна, а две, а может, и больше конкурирующих «враждующих криминальных группировок»! Прямо как у нас в Нью-Джерси.
– Спросите Хатчинса, кто это сделал, – предложил Мартин. – Ему за знание подобных случаев деньги платят. По крайней мере, он узнает, кто эти иностранцы. Ну где же он теперь, когда так нам нужен?
– Надеюсь, не устанавливает же контакты с местными жителями. Обозревает кукурузные поля, как добропорядочный атташе по вопросам сельского хозяйства. Да, вы правы: ЦРУ должно что-то делать с подобными случаями. Подумать только, рэкитиры начали убивать иностранных граждан в самом центре Москвы!
– 25 —
Среда, 18 января 1989 года,
Вечер,
Ленинский проспект
В квартире Чантурия стоял запах свежего борща – значит, Таня дома. Она и голос подала с кухни: «Обед почти готов». Он удивился, что она пришла, – прежде она нечасто заявлялась по два дня подряд, – но искренне обрадовался.
Если бы не она, то на ужин пришлось бы глодать корку вчерашнего хлеба.
За едой она сплетничала о своих успехах за день: – Марина достала у себя в секции новую тушь для бровей и одолжила мне шесть коробочек. Я пошла с ними в Елисеевский, где обменяла на шоколад. Несколько плиток хочет взять Соня, а у нее вскоре появятся весенние шляпки. Продавцы взяли бы и больше туши и дали бы мне шоколаду в долг, но я считаю, что неплохо обойдусь и с этим… Но они припрятали очень приличные сосиски, а я подумала, что их неплохо положить в борщ, пока они свежие. Тебе он нравится?
Танин борщ ему нравился.
Что еще ему нравилось в Тане, возможно, даже больше всего, это то, что она не совала нос в его работу. Она познакомилась с ним в его служебном кабинете, но в дальнейшем его делами голову себе не забивала.
Однажды Чантурия включили в следственную группу, занимавшуюся делом валютчиков. Поступил донос, что некие советские граждане сбывают иностранцам вещи за твердую валюту, то есть за иностранные свободно конвертируемые деньги. Какой-то свидетель показал, что Таня будто бы продала икону за американские доллары. Ее вызвали повесткой на допрос к Чантурия.