Московские встречи
Шрифт:
— Иди ко мне, Павел Григорьевич, договоримся!
— Я с жуликами не договариваюсь! — хмуро гудел котельщик.
— Что же, не умеешь шить золотом, бей молотом!
И они снова расходились в разные стороны.
На масленой в Василёве обычно устраивались катания на тройках с расписными дугами, яркими лентами и цветами. Колчинский кучер Яшка куражился перед затонскими котельщиками, что резвее их тройки не сыскать на всей Волге.
— На словах, что на гуслях, а на деле, поди, балалайка? — подзадоривали его котельщики.
— В пустой бочке и звону много!
Яшкино
— А ежели с горы? — угрюмым баском поддел он кучера.
— Хоть с горы, хоть на гору! — неожиданно выпалил из-за его спины самодовольный голос Колчина. Павел Григорьевич и не заметил, как сзади подошёл его заклятый недруг. — С горы их и с ветром не догонишь.
Котельщик сощуренно покосился на купца и вдруг, увидев мчавшегося на лыжах сына, предложил:
— А давай, кто скорей Волги достигнет: твоя тройка или мой Волька. Он обдерёт вас обоих вместе с вашей хвалёной тройкой.
— Это кто же? — поднял брови купец. — Уж не твой ли лобастый буйволёнок?
Маленькие глазки Колчина от изумления остановились, сверкая, как два вбитых гвоздика. Он люто, не мигая, глядел на обидчика: при всем честном народе ему, купцу первой гильдии, говорят такие оскорбительные слова! И кто? Какой-то котельщик, голь перекатная! Купца взял азарт.
— Ставлю буксир!
— Люди, будьте свидетелями!
Ударились об заклад.
— Ужели не отступишься, Павел? — ехидно подковырнул Яшка старого котельщика, хитро прижимая кнутовищем веко левого глаза: так, ему казалось, выходило обидней.
Павел Григорьевич ничего не ответил.
Крутоплечий, светловолосый подросток с открытым, смелым лицом стоял на лыжах у самого края обрыва и молча исподлобья разглядывал подвыпившего кучера. Шапка-ушанка плотно обтягивала его лобастую голову, а в добрых синих глазах будто остановилось задумчивое небо.
Вся слобода собралась на косогоре. Отступать уже было поздно, недостойно. Валерий плотнее натянул ушанку и в последний раз оглядел дорогу, она была ему хорошо знакома: каждый день скатывался он по ней на лыжах, обгоняя своих сверстников.
Старый кузнец дедушка Ермолай — главный разнимщик — дружелюбно улыбнулся Валерию. Несмотря на свою худую, жилистую фигуру, Ермолай в прежние времена славился как один из непобедимых кулачных богатырей затона. Говорили, что ему помогало заветное слово. А слово это будто передал ему ещё дед. Как скажешь то слово, так точно будет удача. И никто никогда Ермолая победить не смог. Слово то было секретное.
Поглядел дед Ермолай своими тусклыми глазами на купчишку, потом на Павла, на всех затонских, крякнул, махнул рукой: всё одно, мол, скоро помирать, а здесь дело общее, народное; поманил он негнущейся ладонью Валерия и проговорил ему на ухо то заветное слово:
— Крепка земля наша богатырями! Один за всех, все за одного! Запомнил, парень? Только наперёд в своём деле всё обдумать и осмыслить надобно. Тогда и слово поможет. Сила уму уступает.
Поднял дед вверх свою чёрную, задымленную рукавицу: Яшка покрепче намотал на руки вожжи, попробовал — кони беспокойно
— Пошёл! — крикнул старый кузнец и взмахнул рукавицей. Ямщик свирепо ожёг кнутом коренника и отпустил вожжи, застоявшаяся тройка, будто стрела, выпущенная из лука, бросилась вперёд — вихрь поднятого копытами снега сразу застлал и Яшку и его чёрные, похожие на ялик, лакированные саночки с крылатым ковриком, подбитые медвежьей шкурой.
Валерий на минуту замешкался: весь косогор завыл, засвистал, заулюлюкал.
— Эх, раздуй тебя мех, какой неповоротливый! — с досадой сплюнул Ермолай, но Валерий, оттолкнувшись с места, уже мчался по снежной дороге вслед за тройкой, оседающая паль сыпалась в лицо, хлестала в глаза. Сожмурив ресницы и сжав зубы, он упрямо набирал скорость. На первом повороте задок саней так швырнуло в сторону, что пьяный ямщик, потеряв шапку, едва не вывалился в сугроб. Оглядываясь через плечо, рассыпая над дорогой пронзительный разбойничий свист и беспощадно нахлёстывая по спинам коней, Яшка отрывался от своего соперника, легко уходя вниз. Валерий мчался следом, приседая на неровностях дороги и круто креня тело на поворотах.
По сторонам дороги — некогда было даже оглянуться — то и дело мелькали испуганные прохожие, недоуменно провожавшие взглядами лихую тройку и догоняющего её на лыжах паренька. Сверху, с косогора, было хорошо видно, как по уходящей вниз дороге уносились маленькие саночки и как их бесшабашно заносило на каждом зигзаге.
— Эх, не достать ему тройки! — вздыхали болельщики.
— Обалует его злодей Яшка!
— Не каркайте!
— Гляди, гляди, поднажимает!
И Колчин и Павел Григорьевич с побледневшими лицами следили за тройкой.
Теперь уж и тройка и лыжник мчались на одной скорости, но их направления непрерывно скрещивались. Когда Валерий спускался направо, Яшка, уже пройдя поворот, уходил по нижней петле в обратном направлении: сверху обманчиво казалось, что они вот-вот столкнутся и разобьются вдребезги. Яшка без устали наотмашь стегал кнутом лошадей, следом за санями оставался взбаламученный хвост сверкающей морозной пыли.
На полдороге Валерий понял, что тройки ему не догнать. Обычно препятствия удваивали его силы, заставляли напрягаться и преодолевать любую преграду. Он знал скрытую силу своего характера, но здесь она была неприменима.
Он уже и на поворотах не притормаживал, выигрывая секунды, но недосягаемая тройка уносила торжествующего Яшку вниз, к реке. Жгли стыд и досада. Неужели он проиграет? А как же отец? Он вспомнил, с какой надеждой провожал его дедушка Ермолай. Нет, не быть Яшке впереди, душа из него вон!
Через два поворота — крутой обрыв, и дорога выходила прямо к берегу Волги. Последние секунды… Давай, брат Балерин! Лыжи со свистом скользят по накатанной следовине саней. Он пригнулся пониже, от этого скорость прибавилась, но поздно: Яшка уже выходил на последнюю прямую. Кони скачут, яростно выбрасывая вперед свои тонкие точеные ноги: коренник — держа голову прямо, а обе пристяжные — по-лебединому изогнув в стороны гривастые шеи.