Московские встречи
Шрифт:
— Понимаю, — сочувственно покачал головой Валерий Павлович.
— А так хочется жить, если бы ты знал, так хочется! — сдерживая волнение, страстным шепотом почти выкрикнул Островский. — Хочется жить, работать, драться… Мне так необходимо в Москву, к библиотекам и архивам. Книгу, книгу закончить во что бы то ни стало…
— В чём же дело?
— Ехать в Москву не разрешают. Боятся, дорогой умру. Старая история… А я не умру. Я не умру до тех пор, пока не закончу свою книгу. Я это твёрдо знаю.
— Да, брат,
— Неужели и у тебя такое бывает? — с надеждой встрепенулся Островский.
— Бывает. А твою мечту я понимаю. Сам мучаюсь.
— О чем же твоя мечта?
— Перемахнуть через Северный полюс.
— Смелая мечта! Так что же?
— Сказали, чтоб пока погодил… Никак не добьюсь разрешения. Плохой я дипломат, — махнул рукой Чкалов.
— Почта! — перебил его из-за двери зычный голос почтальона.
Островский повернул голову к дверям.
— Мама, свежие газеты! Дай их скорее сюда… Что-то там в Испании?
Беляков развернул газету и стал читать вслух сообщение из Мадрида:
«Самолёты противника подвергли жестокой бомбардировке окраину города, где ютятся беднота и мелкие ремесленники. Среди убитых — старики и дети. Сбито два бомбардировщика мятежников. Спасшийся на парашюте фашистский пилот захвачен в плен».
Пальцы Островского нервно затеребили край одеяла.
— Вот когда я особенно жалею, что не послан в Испанию. — Чкалов хмуро поглядел в сторону моря.
Резко прозвучал телефон, звонили с радиостанции:
— Через полминуты включаем вас без всякого предупреждения.
Островский заволновался: он был захвачен врасплох.
— Так быстро?
— Товарищи, полнейшая тишина — включаем микрофон…
На лбу Николая выступили мелкие капли пота. Прерывающимся от волнения голосом он не сказал, а выдохнул сто раз обдуманную за ночь первую фразу:
— С большой гордостью и радостью вхожу я на эту невидимую для меня трибуну…
Чкалов заботливо приподнял его под спину вместе с подушкой.
— Друзья мои! Я горячо жму ваши руки. Ваши молодые сердца должны чувствовать биение моего сердца. Для вас я живу… — Островский постепенно овладевал собой, голос его креп, молодел. — Мы хотим мира, мы возводим хрустальное здание коммунизма. Но было бы предательством забывать о том, что нас окружают злейшие, кровавые враги…
Поддерживая под голову Николая, Чкалов видел, как на виске Островского отрывисто, как электрическая искра, пульсировала тонкая голубая жилка.
— …И если фашизм, эта бешеная собака, бросится на наши рубежи, то миллионы молодых бойцов встанут под ружьё, и первыми из всех ответят ударом на удар наши храбрые лётчики, которых я приветствую
От волнения Островский больше уже не мог говорить.
— Да здравствует великое сегодня и ещё более прекрасное и ещё более замечательное наше завтра! — выкрикнул он напоследок.
Валерий Павлович бережно опустил подушку. Ольга Осиповна сложенным вчетверо голубым платочком заботливо вытерла пот на лбу уставшего сына.
Откуда-то с улицы долетела музыка духового оркестра. На веранду с огромным букетом роз вбежала сероглазая, подстриженная под мальчика школьница в пионерском галстуке.
Она остановилась, ошеломленная присутствием множества незнакомых людей. Потом серьезно, негромким голосом сказала:
— Примите от нас эти розы. Мы слушали сейчас вашу речь. Мы клянемся защищать нашу Родину до последней капли крови!
Нежная краска волнения взбежала на бледные щеки Островского.
— Как я счастлив, друзья мои, кто бы знал! Как тебя зовут, девочка?
— Зоя, — вполголоса ответила она.
— Спасибо тебе, Зоя! А цветы героям передай.
Взяв девочку за подбородок, Валерий Павлович по-отцовски ласково поцеловал её в чистый лоб. Букет он бережно положил на постель Николая.
Глаза испанца горели.
— Я еду Испанья!
Чкалов молча протянул испанцу руку.
— Друзья, подойдите же ко мне! — Островский с признательностью положил свои прозрачные, тонкие, как свечи, восковые пальцы на смуглую руку испанца и на широкую, полную силы и жизни, мужественную руку Чкалова.
— Один за всех, все за одного!
Васильки
Крупный солнечный дождь, освежая воздух, дробно стучит по крыше летней платформы вокзала. Весёлые детские головы выглядывают из окон вагона с табличкой: Москва — Артек. Среди них много маленьких испанцев, прибывших из-под Мадрида. Это дети фронтовиков.
Чкалов стоит у вагона и в последний раз смотрит на сына — через день-два предстоит труднейший перелёт через Северный полюс. У сына удивительное сходство с отцом — те же сдвинутые брови, подвижные ноздри и добрые, весёлые ямки на щеках. На отце чёрный пиджак, простая русская косоворотка, он по-рабочему приземист, широкоплеч, могуч.
— Полюбуйся, какие у всех детей интеллигентные лица, — влюблённо гудит Чкалов. — На наших глазах новое поколение растёт. Эх, если бы мы в их годы учились, — сокрушенно вздыхает он.
Мать стоит сзади, она по плечо мужу. Большими встревоженными глазами глядит она на сына — сегодня он отправляется в свой первый самостоятельный рейс. Послезавтра улетает отец… Какие опасности могут встретиться им в пути, кто знает!
Поезд трогается. Чкалов шагает рядом с вагоном, держась рукой за раму окна.