Московский бенефис
Шрифт:
Я скромно промолчал, хотя готов был закричать «банзай!» от восторга.
Салливэн расплатился, и мы вновь уселись в «Вольво».
— Конечно, надо бы позвонить, — заметил Утенок Дональд, вынимая сотовый телефон. — Сейчас лето, и он мог уехать из Москвы.
Я об этом как-то не подумал.
Телефонный номер, по которому позвонил Салливэн, поначалу оказался занят. По второму телефону милый женский голос, принадлежавший автоответчику, посоветовал оставить свое сообщение после гудка, если оно не касается записи на прием к доктору Белогорскому. По вопросам записи на прием милый автоответчик рекомендовал звонить по другому телефону, который тоже оказался занят.
— Попробуем еще вот этот, — сказал Салливэн, нажимая на кнопки. — О! Свободен.
Прошло несколько
— Алло! Я слушаю.
— Вадим? Это Салливэн. Я не помешал твоему отдыху?
— Нет, мне, наоборот, стало немного скучно на даче. Подъезжай, если хочешь. Поболтаем.
— У меня есть к тебе дело! Со мной один русский парень, который, может быть, тебя заинтересует.
— Знаешь, у меня все штаты забиты. Он врач?
— Нет, он мой коллега.
— Вот этого не надо. В рекламе я не нуждаюсь, а пустопорожних интервью давать не хочу.
— Он хотел бы к тебе обратиться как к экстрасенсу. У него весьма интересные мозговые явления.
— Пусть запишется на прием в «ARZT», через недельку я его посмотрю. Не помрет ведь, надеюсь?
— Вадим, я тебя убедительно прошу. Это очень и очень интересно.
— Ладно, привози своего писаку. Только учти, если потом что-то лишнее попадет в газету — наша дружба закончится.
— О'кей! Жди через час.
Моя голова взялась соображать. Отступать было поздно, но кое-что подсказывало мне, что вообще-то я только что сунул голову в петлю. Более того, впечатление было такое, будто, стоя с петлей на шее, я убеждаю себя в том, что если я сейчас спрыгну с табуретки, то ничего особенного не произойдет.
К сожалению, теперь надо было либо «прыгать с табуретки», надеясь на то, что «веревка оборвется», либо хлопать себя по лбу, вспоминать о «неотложном деле», о какой-нибудь планерке-летучке или что там еще в редакциях бывает… Я явно был не готов встречаться с доктором. Хотя бы потому, что был в парике и с приклеенной бородкой. Приличные люди с загримированными господами обычно дела не имеют, а неприличные, к которым, надо думать, относился и Белогорский, вообще могут в расход вывести. При этом меня мало волновало то обстоятельство, что рядом со мной американский журналист и в его присутствии опасность быть закатанным в асфальт чуточку поменьше. Во-первых, если Белогорский действительно руководит киллерской фирмой, из которой я изъял Кармелу, водит дружбу с наследниками Джампа-Косматова, то ему его моральный кодекс не помешает закатать меня в асфальт не только в присутствии представителя американской прессы, но и вместе с ним. А во-вторых, если мистер Салливэн достаточно тесно и близко знаком с Белогорским, то моя грядущая закатка в асфальт не произведет на него негативного впечатления.
Так что разумнее всего было отказаться от встречи с экстрасенсом. Вряд ли владелец контрольного пакета АОЗТ «ARZT» не имеет на своей даче приличной охраны, которая страховки ради ощупывает карманы незнакомых посетителей. А у скромного корреспондента «Бреда наяву» в наличии было огнестрельное оружие. Правда, не в кармане, а в дождевом зонте, рукоять которого вполне обыденно торчала из дерматиновой сумки, висевшей у меня через плечо. Это была симпатичная конструкция одного мастера-умельца. Он вписал в габариты автоматического зонта вполне надежный 10-зарядный револьвер под малокалиберный патрон 5,6. Уже само по себе наличие такого прибора (если б его у меня обнаружили) вызвало бы самые негативные последствия.
Пока у меня, правда, не было серьезных оснований подозревать Салливэна в каких-либо замыслах, опасных для моего здоровья. Я попытался вытянуть из памяти Брауна все, что касалось Утенка Дональда. Ничего угрожающего репутации респектабельного корреспондента «Today review of Europe» я не помнил. Но, к сожалению, я не был полностью уверен, что помню все, что помнил Браун. Как-никак, когда его выселяли из моей черепной коробки, то запросто могли забрать и какие-то избранные места из его памяти. А Салливэн совершенно не обязан был знать, что в моей памяти оставили, а что — нет. Недаром он с явной настороженностью слушал мои воспоминания
Первые полчаса помнились очень отчетливо, даже сохранились мерзкие ощущения, оставшиеся от змей, которых я разогнал с островка, куда вытащил Салливэна. Эти твари здорово плавали, выставляя из воды только маленькие головки, и когда мне пришлось вновь влезать по пояс в воду, я все время думал о том, что какая-то гадина может обвиться вокруг ног Утенка Дональда или заползти по одной из винтовок на уровень моей шеи. Впрочем, не меньше неприятностей сулили и змеюки, принимавшие воздушные ванны на стволах деревьев, лианах или залитых водой кустах. Стоило мне припомнить об этих пакостных произведениях Господа Бога, которые в свое время так подвели Адама и Еву, как инстинктивный ужас и рефлекторное отвращение заставили меня поежиться. Ежился, естественно, гражданин Коротков, он же Баринов, который своими глазами ни одной змеи в природе не видел. А в террариуме Московского зоопарка Коля Коротков последний (и единственный) раз был аж в 1970 году вместе с детдомовской экскурсией. Мы, правда, еще несколько раз ходили в зоопарк, но почему-то всякий раз тогда, когда террариум был закрыт. А вот глазами Брауна я сподобился увидеть немало змей. Гремучую змею я впервые увидел тогда, когда ходил в поход со скаут-мастером, а всяких прочих випер, мамб и жарарак вдоволь насмотрелся во Вьетнаме, Африке и на острове Хайди.
Но черт с ними, со змеями. После того островка я шел, наверное, больше часа, хотя и не смотрел на часы. Присесть было некуда — лишь на топкое
илистое дно. Оставалось только подходить к торчащему из воды дереву иприваливаться спиной, ставя Салливэна в воду, чтобы дать хоть чуточку отдохнуть плечам. Самое неприятное в таком отдыхе было то, что обе ноги без движения уходили в ил и к концу привала заглублялись в него минимум по щиколотку. А Салливэн, который стоял на здоровой ноге, подогнув раненую и привалившись ко мне боком, погружался в ил почти на целый фут, и перед тем как продолжить путь, мне приходилось приложить усилия, чтобы выдернуть из ила его здоровую ногу. Пока я его выдергивал, обе моих ноги успевали вмяться в ил, и тогда сила требовалась для того, чтобы сдвинуться с места самому. В общем, прогулка была еще та, и товарищу Дмитрию Баринову очень не хотелось бы повторить что-то подобное.
Через час такой ходьбы я добрался до места, где воды стало поменьше, но зато грязь пожиже. Здесь оказалось удобнее не нести Салливэна за плечами, а волочь его, благо скользкая поверхность выдерживала лежачего. А вот ходячий, то есть «я»-Браун, еле-еле вытаскивал из грязищи ноги, которые проваливались минимум по колено. Салливэн изредка стонал, когда его больная нога за что-нибудь цеплялась, но я не обращал на это внимания и тащил, тащил, тащил… К вечеру я выполз на почти сухое место и наконец-то смог улечься, усесться, чуть-чуть отойти от всех этих партизан, болота, змей, пиявок.
Но самое интересное случилось ночью, когда у Салливэна начались жар и бред…
Бред! Стоп! А не проговорился ли он о чем-то в бреду?
И тут я ощутил что-то похожее на то, что происходило со мной несколько дней назад, когда вскрывались и разворачивались ячейки архивированной памяти. Не то щелчок, не то треск какой-то услышался где-то внутри мозга, меня как бы осветило изнутри какой-то вспышкой… Правда, когда я переходил в память негритенка Мануэля, впечатления были поярче. Ведь тогда я спал и полностью отключился как Баринов. На сей раз я, не теряя понимания того, что я — Коротков-Баринов, мчащийся в машине мистера Салливэна на встречу с доктором Белогорским, просто вспомнил, как уложил на траву тогдашнего Утенка Дональда, которого била дрожь и сжигал жар. Он очень хотел пить, но у меня оставалось только две таблетки для обеззараживания болотной воды, а я не знал, сколько нам еще ползать по джунглям.