Московский инквизитор (сборник)
Шрифт:
— Вот ты о чем, — помрачнел Егорыч. — Хорошо, проверю. Это все?
— Да стал бы я из-за одного этого ноги бить, — усмехнулся Крячко. — Ты помнишь, как в 2004-м восемь мальчишек из детдома сбежали?
— Как же такое забудешь? А что?
— Проболтались они где-то побольше месяца и вернулись в детдом в начале ноября, а пожар-то был 5-го числа, это тебе ни о чем не говорит?
Старик откинулся на спинку стула и рявкнул:
— Настя! Долго тебя ждать?
— Да бегу уже! — раздалось из-за двери.
Женщина вошла и, видя, что
— Намекаешь, что они там были?
— Доказательств нет, но чутье старого сыскаря говорит, что были, — ответил Стас.
— У нас по-простому: наливай и пей, да закусывать не забывай! — предложил Егорыч. Стас последовал его совету, а старик между тем сказал: — Ну, чутье старого сыскаря со счетов не сбросишь, только Зойка здесь при чем?
— Сейчас объясню. Она давно на место директора зарилась, а поставили Зотова. Что он за человек, говорить не буду — незнаком, но то, что Зойка своих намерений не оставила, это точно. Просто удобного момента ждала и дождалась. Был там такой отъявленный хулиган — Дмитрий Ломакин, который Зотова ненавидел. Чем уж она его прельстила, не знаю, но то, что он на ее уговоры поддался, — факт. Вот скажи мне, Егорыч, ты мужик жизнью битый, — какой уголовник пойдет в побег по осени?
— Только самоубийца, — уверенно заявил старик.
— Вот! А Ломакина, как я выяснил, жизнь тоже хорошо во все зубы пожевала. Так чего же он в побег сорвался в конце сентября, да еще семь мальчишек несмышленых с собой прихватил? Они ведь ему не подмогой, а только обузой были.
— Понял я, о чем ты, — покивал Егорович. — Они ему для количества нужны были, чтобы скандал погромче получился. Зотова бы тогда с треском сняли, а Зойка на его место села.
— Только скандала не получилось, потому что цену Ломакину все хорошо знали. Зотов сам понял, что не его это — с детьми работать, и ушел, а Зойка не без твоей помощи до власти дорвалась.
— Ты на больной мозоли не прыгай, — огрызнулся старик.
— Так ведь и это еще не все! — выразительно проговорил Крячко. — Как только Зойка директрисой стала, она тут же всех восьмерых в другой детдом перевела. Вот представь себе, Егорыч, что ты полсрока в одном лагере отмотал, где всех и все знаешь, связи налажены и никакие неожиданности тебе не грозят. А тут тебя — раз! И в другой лагерь переводят, где ты за новенького, никого и ничего не знаешь и каждая «шестерка» тебя гнобить пытается. Каково тебе будет?
— Сука она! — процедил Егорыч сквозь зубы.
— А ты знаешь, зачем она это сделала?
— Чтобы Ломакин не проболтался, а остальных — просто за компанию, чтобы подозрений не вызывать, — тихо произнес Сидоркин-младший.
— Правильно, Михаил Ильич! — кивнул Стас. — Она их в Воскресенский детдом, что в Рязанской области, сплавила, документы якобы в архиве водой залило, а то, что у нее оставалось, приехавший навестить детей Зотов забрал!
— Ты насчет Зойки не волнуйся, я с ней по-свойски потолкую! — успокоил его старик, пристукнув кулаком по столу.
— Егорыч, а ты не помнишь, кто говорил, что женщин бить нельзя? — насмешливо заметил Крячко.
— Ты, полковник, хрен с пальцем не путай! Есть женщины, а есть суки рваные! А про них речи не было! Ты ешь давай! Зря, что ли, Настя старалась! Да и мы с сыном тоже повечеряем.
Стас вышел от Сидоркиных сытый и успокоившийся насчет детдома — Зойка там явно долго не задержится. Посмотрев на часы, он понял, что идти в управление уже поздно, и отправился в гостиницу. О том, что он вдрызг разругался с Гуровым и перебрался в другой номер, он не жалел — в конце концов, должен же был хоть кто-то сказать ему правду в глаза. А если Лева так ничего и не поймет, значит, так тому и быть! В гостинице он вошел в уже свой номер, разделся и лег спать — прошлой ночью практически ведь и не спал.
А вот у отца и сына Сидоркиных, когда он ушел, разговор еще не закончился.
— Папа, я Зотова хорошо помню и ничего не забыл, — сказал Михаил. — И не простил! Но на фоне Зойки он выглядит человеком порядочным. Он-то, по крайней мере, не врал, не подличал, не воровал и детей действительно любил.
— Да найдем мы на место Зойки хорошего человека, — успокоил его отец. — Поищем и найдем.
— Папа, ты этому полковнику веришь?
— Не абсолютно, но да, — кивнул старик. — Он, конечно, хитрит, но у него ведь служба такая. Да и какой настоящий русский мужик без хитрецы? Без нее и черта в дурачка не обыграешь, и сам можешь в дураках остаться.
— А что ты о Гурове думаешь?
— Не знаю пока, я же его не видел. Справки я о нем навел — тот еще волчара, но мужик вроде бы порядочный, подлостей никому не делает да и начальству не кланяется. Слава о нем, во всяком случае, именно такая идет. Но гонору, все говорят, как у сучки блох, аж впереди него бежит. Ошибки свои признать для него — нож острый. Вот Крячко, например, сначала человек, а уже только потом мент, а Гуров — наоборот: он по сути своей мент, может, даже родился таким, а уже только потом — человек. Несчастный он! Жизнь свою не прожил, а прослужил! Он ее, по сути, и не видел.
— Знаешь, у меня парнишка есть один, из новеньких… Ну, тот, что мне насчет останков позвонил. Так он Гурова тоже несчастным назвал.
— Так это только слепой не увидит, — отмахнулся Егорыч и раздраженно спросил: — Ты мне все-таки скажи, почему не приказал те останки закопать?
— Папа! Если бы был один, я бы так и сделал, собственными руками. Но там были таджики, которые со временем выучат русский язык и обязательно кому-нибудь об этом расскажут, да и охрана моя. Сегодня они мне служат, а завтра — другому, ему и доложат. Зачем же кому-то козыри против себя давать? — объяснил Михаил. — Я безусловно верю только тебе, маме и жене.