Московский клуб
Шрифт:
Энсбэч надел очки для чтения, половинки а-ля Бенджамин Франклин, и, вытянув руки, начал читать фотокопию. Стоун наблюдал, как он тщательно изучает документ. Сол наморщил лоб.
— Ты прав, — сказал он через какое-то время. — Этот «К-3» действительно американский «крот» в Москве. Но я об этом узнал только сейчас.
Стоун кивнул. Подошел официант убрать со стола тарелки с остатками ребрышек, заказанных Солом, и гамбургера Чарли. Он спросил:
— Мистер Энсбэч, кофе?
Сол кивнул.
— Да, пожалуйста. И мистеру Стоуну тоже. — Затем, будто
— Он отвез какой-то документ. Не исключено, что это было именно завещание.
— Итак, Уинтроп использовал твоего отца, чтобы передать что-то, явно не просто фотографию в рамке, той женщине, а она передала бумагу американскому «кроту».
— Это, конечно, пока просто теория. Но ты же большой начальник, как ты считаешь? — Стоун вдруг подумал, почему это лицо Сола покрылось потом, ведь было не особенно жарко.
— Должно быть, ты прав, — ответил Энсбэч. Он снял очки для чтения и надел обычные, в черной оправе. — Боже мой, у нас в Москве был «крот», а я об этом ничего не знал. Не связано ли это с тем, что сейчас происходит? Чарли, имя этого человека, которого допрашивало ФБР, Олдена Кушинга, тебе ни о чем не говорит?
Вернулся официант, поставил на стол две чашечки из китайского фарфора и молча налил кофе.
— Когда-то он был деловым партнером Лемана, — ответил Стоун. — Если бы его отыскать, с ним стоило бы поговорить. А что случилось-то, Сол? Я никогда тебя таким не видел.
— Кушинг мертв. — Энсбэч отхлебнул кофе. Руки его так дрожали, что он пролил несколько капель на накрахмаленную белую льняную скатерть. Они расплылись в большие бежевые круги.
— Мертв? А почему тебя это так трогает?
— Ты не понял, Чарли. Об этом объявили в новостях по радио сегодня утром.
— Сегодня?! О боже… — Стоун резко отодвинул чашку с кофе. — Он был на том обеде со Сталиным в 1952 году. Вряд ли это совпадение, что он умер именно сейчас.
— Но какое отношение имел этот «крот» к завещанию? — возбужденно спросил Энсбэч. — И какое отношение, черт побери, все это имеет к тому, что сейчас происходит в Москве?
— Давай-ка по порядку, — ответил Стоун, опять пододвинул к себе кофе и сделал глоток. — Перед отъездом из Бостона я позвонил кое-кому, навел кое-какие справки. Оказывается, существует весьма реальная вероятность, что в Мавзолее лежит не Ленин, а восковая кукла. Оказывается, современное искусство так развито, что талантливый скульптор — только действительно очень талантливый, а не какой-нибудь лепила — может сделать такой слепок с человеческого лица, что с расстояния нескольких шагов нельзя будет понять, что это не настоящее лицо.
Энсбэч допил свой кофе и сделал официанту знак принести еще чашку.
— Я надеюсь, что все, что ты рассказываешь, имеет какое-то отношение к донесению «Ежа».
Стоун продолжил:
— Теперь перейдем к истории с Эвитой. — Он, напрягая память, прикрыл глаза. — Она умерла в 1952 году, когда ей было немногим больше двадцати.
— Боже мой, Чарли! Как ты все это запомнил? У тебя грандиозные мозги, я бы забыл всю эту чепуху. Ну, хорошо, а какова связь всего этого с нашим разговором?
— Хуан Перон хотел выставить свою возлюбленную на всеобщее обозрение, как Ленина в Мавзолее. Он просто помешался на этом. Даже когда Эвита лежала на смертном одре, он не позволял давать ей никаких лекарств, которые впоследствии могли бы помешать бальзамированию, прореагировав с бальзамирующими химикалиями.
— Химикалиями? — Энсбэч бросил на Стоуна настороженный взгляд.
— Очень многие лекарства делают невозможными проникновение бальзамирующего раствора в ткани, потому что разрушается система капилляров. Осмотическое давление падает, раствор неравномерно распространяется по артериям, происходит нарушение электролитического баланса. Поэтому бальзамирование получается неполным и теряет всякий смысл.
— А яды, например, входят в число таких лекарств?
— Вот именно, входят, — ответил Стоун. — Мышьяк, стрихнин, некоторые другие яды могут помешать бальзамированию. Чаще всего отравленного человека забальзамировать просто невозможно.
— Боже милостивый… — произнес Энсбэч. — Это же объясняет…
— Существует версия, — ну, ты сам знаешь, просто слухи, но весьма распространенные, — что Ленина отравили. Что Сталин убрал его. Я помню, читал об этом в мемуарах Троцкого. Я, конечно, понимаю, что все это лишь пустая болтовня, и все же…
Энсбэч согласно кивнул.
— В Лэнгли об этом говорят уже несколько десятков лет.
— Ты слышал когда-нибудь о книге «Лицо жертвы»? Ее издали в пятидесятых годах. Автор — русская женщина Елизавета Лермоло.
— Нет, ничего не слышал.
— Лермоло пишет, что, когда сидела в тюрьме НКВД, она познакомилась со стариком, который работал у Ленина поваром в последние годы жизни вождя. Он рассказывал, что в то утро, когда Ленин умер, он принес ему завтрак. Ленин сделал знак, что хочет что-то сказать, но он уже не мог говорить. Он только сунул старику записку. В ней говорилось, что его отравили.
— Основатель советского государства… — тихо произнес Энсбэч. — Если все это так, ты прав. Это должно было в корне изменить их последующие действия. Возможно, что бальзамирование Ленина стало невозможным потому, что вождь первой советской страны был отравлен. — Он помолчал, пока официант вновь наполнил его чашку. — Думаю, это далеко не та информация, которую Горбачев хотел бы сделать достоянием широкой общественности. — Было что-то странное, механическое в том, как Сол произнес последние слова.