Московский офис – внутри и за пределами
Шрифт:
Дача – красивая, ухоженная, с солнечной лужайкой и старыми роскошными яблонями, посаженными ещё отцом, представляла собой следующее сокровище. Каждое дерево или кустик стали до боли родными, а что говорить о цветнике, взлелеянном с огромной любовью!
На ажурной скамейке в беседке, где сидела Оля, были разбросаны томики книг. Моэм, Драйзер, Толстой… Старые томики из детства, переехавшие на дачу, которые она любила перечитывать, любуясь зеленью и вдыхая чудесный запах свежескошенной травы… Книги – тоже сокровища, окружавшие Оленьку. И здесь, в беседке, она понимала,
Саму себя она сокровищем не считала. Она многого добилась в жизни, но стимулом всегда была чёрная, бездонная, отупляющая мгла… Звучит странно, но ничего не поделаешь.
Её несколько раз пытались лечить, выписывали таблетки, и некоторые из них даже какое-то время помогали. В первый раз, когда интеллигентный доктор с умными печальными глазами произнёс словосочетание “эндогенная депрессия”, было действительно страшно. Какая может быть депрессия у умницы, красавицы, с блеском сдающей экзамены и поступившей в аспирантуру? Она, красавица, считала, что всем на свете надо бегать каждое утро в парке по два-три километра, постоянно загружать голову знаниями, книгами, новой информацией, регулярно заниматься плаванием в бассейне, а ещё почти каждую ночь плакать и сочинять стихи, чтобы отступала бездонная, зловещая, затягивающая пустота. Лучше бы она не знала…
Пустота иногда пыталась победить. Случались недели и даже месяцы, когда Оленька лежала на кровати, ничего не ела и просто смотрела в пустой потолок. Возвращение проходило мучительно, но она всегда возвращалась.
Сейчас всё это было в прошлом. Она научилась побеждать, потому что у неё были сокровища.
Она встала. Вышла из беседки, села на красный Надюшин велосипед и поехала к деревенскому пруду. Мимо дач, деревьев с нежной листвой, прогуливающихся взрослых и малышей. Как всегда, она выехала за ворота, полюбовалась великолепием майского поля и луга, разбегающимся по ним тоненьким тропинкам. Пруд встретил ослепительной красотой: над прозрачной водой склонились ивы, берёзы, вода неподвижно отражала бездонное небо и яркую весеннюю зелень. Говорили, что и пруд бездонный, никто никогда там не купался, все просто приезжали полюбоваться…
Оленька прислонила велосипед к берёзе, улыбнулась синему небу, предстоящему жаркому лету, пошла по мосткам. Встала на самый краешек, глубоко вздохнула… Она знала, что всё будет хорошо.
24.05.2014
Сашка
Сашка уткнулась носом в подушку. Уши, что ли, ещё зажать? Нет, они не ругаются. В квартире царила мёртвая тишина. Они и ругались-то в последнее время редко. Как и разговаривали. Сашка знала, что они оба хорошие и её любят. Правда, папа, ей казалось, ближе, понимает её больше, и ему можно рассказывать все секреты. Зато мамой она гордилась.
Мама была очень красивой, работала в театре, но никогда не называла себя актрисой. “Работник сцены”, – почему-то с усмешкой говорила она. Мама ходила на высоких каблуках, носила стрижку каре и была похожа на Лайму Вайкуле.
Из театра она часто приносила цветы, расставляла их по комнатам и говорила: ”Сашка, смотри, какая красотища!
Сашка повернулась на спину, шмыгнула носом. Плакать ей не хотелось, да и кто услышит? Мама, уставшая после работы, сидела на кухне, уткнувшись в ноутбук, папа в наушниках в другой комнате смотрел телевизор.
Папа работал врачом, постоянно лечил пациентов и себя, потому что чем-то всё время болел. Часто он оставался дома, консультировал по телефону, писал какие-то статьи, а днём гулял с Сашкой в парке. Такие прогулки она любила больше всего, людей в это время было мало, и папа рассказывал ей разные истории из своего детства.
Почему они не разговаривают? Уж лучше бы поругались… Вот и сейчас сидят и занимаются каждый своим делом. А Сашка должна лежать в кровати и делать вид, что спит. Отчего детям так тяжело жить? Да ещё понимать, что родители не могут уйти из дома, потому что никому на свете больше не нужны – ни на сцене с цветами, ни всегда больным пациентам. Сашка повернулась на бок, обняла подушку и закрыла глаза…
17.06.2014
Пироги
– А ничего уже больше не будет…
Бабушка посмотрела на Свету васильковыми глазами и улыбнулась. Тихо так улыбнулась, будто украдкой, только она так умеет.
– Давай лучше пироги печь, – бабушка неторопливо встала со скрипучего деревянного стула, надела свой любимый льняной фартук с весёленькой цветочной каймой (конечно, сама шила!) и начала искать в шкафах, потихоньку складывая на стол, мешочки с мукой, сахаром, солью. Достала из старого, но проверенного холодильника дрожжи, молоко, разбила в миску три яйца.
– Знаешь, мы в войну не думали ни о чём. Просто жили и мечтали, что выживем. Вот мамку твою с братиком, бывало, кашей на воде накормлю, прикорнут они на кушетке, слава богу, не бомбят…
Бабушка месила тесто умными, тёплыми, в морщинках, руками, а Света смотрела в окно. За окном стояла июльская жара, бурлил проспект, троллейбусы гремели своими рожками и дверьми. По тротуару спешили женщины в пёстрых платьях, сарафанах и мужчины в строгих костюмах. И не столица, а чувствуешь себя в центре Вселенной… Завтра она пойдёт гулять в любимый парк железнодорожников, навестит стадион, где в детстве на площадке с песком для прыжков в длину лепила куличики. Может быть, и к старому белокаменному Кремлю поедет. На троллейбусе.
Кухня, а затем и вся большая "сталинская" квартира наполнялись ароматом пекущихся пирогов. Они уже налепили их на большой деревянной доске, бабушка переложила штук двадцать на противень, засунула его в духовку и теперь, прихватив ручку духовки тряпочкой, всё время заглядывала в неё. Седые волосы, в прошлом русые и заплетённые в толстую косу, выбились из-под платка, а голубые глаза посветлели, словно выцвели на солнце. Света сидела и впитывала кухонное тепло, в сердце разливалась благодать, и стало так хорошо, так спокойно. Неужели ничего в жизни больше не будет?..